Петр Оленин-Волгарь - В Светлую ночь...

В рубке первого класса разговлялось начальство: капитан, его помощники, машинисты и оба лоцмана, люди пользующиеся на пароходах особым почётом и вниманием. Тут же сидел и Рахманин.

Все уже перехристосовались между собой, перецеловался со всеми и русский татарин, буфетчик, и казался очень довольным тем, что и ему пришлось участвовать во встрече великого русского праздника.

Капитану, в ответ на красное яичко, он поднёс серебряный брелок — тоже яйцо с выгравированным на нём якорем.

Шёл общий, незатейливый разговор. Деятельно уничтожались вина и снеди, которыми был заставлен стол.

— Кушай, дюша! — приговаривал Малехов, угощая.

— Креститься бы тебе, князь, — шутил капитан.

— Зачем креститься? — отвечал Малехов. — Каждый человек в своя вера должен помирать…

— Да, ведь, ты совсем русский…

— Конечно, русский… Но только не хороший человек, кто веру меняет.

— Яман? [1] дурно

— Яман… Своя вера — якши [2] хорошо … Бог любит того, кто своя вера бережёт.

— Это уж как есть, — заметил старик лоцман, — доведись до всякого…

После розговенья капитан прошёл к себе в каюту и лёг уснуть… Но ему не спалось… временное возбуждение быстро прошло и в голову назойливо лезли тяжёлые воспоминания прошлого.

— Бобыль я… Вся жизнь прожита, а радость, счастье где-то там остались и никогда, никогда их не будет…

Так думалось ему. Он встал и снова прошёл в класс.

— Спите, что ль? — постучался капитан в каюту Рахманина.

— Не спится. — Рахманин отворил дверь. — Мысли всё какие-то невесёлые…

Капитан вошёл в каюту.

— И у меня тоже, — сказал он, — в такие дни тоска подступает и зависть в душу ползёт.

— Да, в такие дни дома хорошо… дети, жена…

— А у кого их нет, тому и дома холодно…

Капитан понурился.

— Да, тяжело одиночество… Нет, кажется, ничего хуже… И чувствуешь, что всё опоздано… Что впереди одна бесприветная старость. А знаете, кто теперь, в такую Светлую ночь, ещё несчастнее одинокого человека? — вдруг спросил капитан. — Они… вот те, у кого мы забавы ищем, к которым пьяные ходим… Я думаю, плачут они в такие ночи… И есть отчего? Отверженные… Животные для наслаждения…

— Да, Дмитрий Иванович, это вы верно…

— А знаете что? Поедемте сейчас к ним? Свезём им пасху, кулич, выкажем… ну, как бы это сказать… участие…

— Вот придумали!

— Ведь были же мы с вами и вот именно здесь, в этом городе, у них… Помните: у Агафьи Степановны?.. Почему же и теперь не съездить? Тогда с одной целью, теперь с другой.

— Оригинально-то оригинально… но…

— Ничего не но… едем? Извозчик наш остался ночевать у пристани.

— Даже совестно извозчика нанимать в это место в такую ночь.

— Пустое: он довезёт нас до угла, а там пять шагов.

Рахманин был человек быстрых решений, и поэтому капитану не пришлось долго уговаривать его.

— Ещё там была Наташа… белокуренькая такая… совсем девочка… — начал даже припоминать он.

Забрав с собой пасху, кулич, яйца и две бутылки вина, капитан и Рахманин сошли с парохода и, разбудив заснувшего извозчика, велели ему ехать в город.

— Куда прикажете? — спросил извозчик.

— А вот куда скажут, туда и поезжай.

На улицах в этот предрассветный час между заутреней и обедней было пустынно. Кое-где догорали плошки. У одного переулка капитан остановил извозчика.

— Теперь мы пешком, — сказал он.

Когда извозчик скрылся за поворотом, ночные путешественники направились в переулок.

— Который дом?.. Вот забыл… — соображал капитан, — да, вспомнил… У него ещё крыльцо со стеклянным входом… Отлично помню…

— Дадут нам шейного и затылочного, — высказал предположение Рахманин, — не шляйся в такую ночь по таким местам!

— Мы же объяснимся… Вот подъезд… Да, я не ошибся; видите: сквозь ставни свет: значит, не спят.

Приятели вошли на крыльцо и капитан разыскал звонок. Прошло несколько минут, но никто не отозвался. Капитан позвонил ещё, а Рахманин стал стучать в дверь.

Теперь обоих охватила одна и та же боязнь: как бы кто-нибудь не увидал их у этого подъезда… Но обоим было совестно признаться в боязни друг другу и совестно было уйти.

Наконец за дверью послышались тяжёлые мужицкие шаги.

— Кто там?

— Мы… свои… — ответил капитан, — пусти…

— У нас сегодня заперто… Не пущают.

— Да мы по другому делу…

— Знаем, что по другому делу, а нельзя.

— Что с тобой разговаривать? Агафья Степановна спит?

— Нет, не спит… К обедне хочет идти.

— Ну, вот и пошли её сюда поговорить… На чай получишь.

— Знаю, что на чай… Да, чать, день-то какой!

— Ну, говорят, позови… Свои…

Шаги удалились.

— Я говорил, что не пустят, — сказал Рахманин.

— А я говорю — пустят…

— Чего вам? — раздался за дверью женский голос.

— Агафья Степановна, это вы?

— Нет, не она. Она одевается.

— Это ты, Матреша?

— И не Матреша… Стыда у вас нет: в такую ночь по заведениям шляетесь… Аль не крещённые?

— Вот, глупая… Да мы не за тем…

— Зачем же? Грех девиц беспокоить… Мы хотя и падшие, но всё-таки на нас кресты есть…

— Пусти. Ей-Богу, не за тем…

— Не пушу… Ей-Богу…

— Да ты взгляни в форточку. Видишь: вот перекрещусь, что не затем.

— За чем же ещё можете вы, кавалеры приятные, прийти?

— Разговеться с вами хотим… Мы с парохода: заночевали… Да неужто ты меня не узнала? Таня… Так ведь? Взгляни.

Капитан вычеркнул спичку: она осветила на мгновение его лицо.

— Ну, веришь теперь?..

— Пойду, у самой спрошу…

— Бросим, уйдём? — предложил Рахманин.

— Ни за что… Я уж таковский: что трудно, то и по мне.

Наконец Таня вернулась.

— Ну, идите, — сказала она, — но только ежели… так и знайте: ничего того не будет…

— Да ладно… Разве вы не можете выгнать?..

Замок щёлкнул. Дверь растворилась. Приятели вошли и стали подниматься по лестнице. Девушка светила им, заслоняя рукой свечку, чтобы она не загасла.

— Какая такая нужда вам приспичила? — спросила она, поднявшись.

— Христос Воскресе! — сказал капитан.

— Воистину, — отвечала удивлённая девушка: она давно, по-видимому, отвыкла от этого христианского приветствия и от братских поцелуев. Теперь она похристосовалась с капитаном и Рахманиным и отворила им дверь.

Переступая через этот порог, и капитан и Рахманов почувствовали себя смущёнными: в первый раз в жизни входили они в такой дом, не осквернённые желанием дешёвых продажных ласк — и это их сбило с толку.

— Агафья Степановна где? — спросил капитан, когда они разделись в прихожей.

— У себя… Где же ей быть?

— Так вот… Пойди, скажи ей, что мы пришли… пришли поздравить вас… разговеться с вами… в эту великую Светлую ночь… Вот: возьми… тут и кулич… и пасха, и всё…