Юрий Слёзкин - Бабье лето

Навстречу протарахтела бричка. Поравнявшись с коляской, она остановилась. В ней сидели граф Донской и почтмейстер.

— Уезжать изволите? — кричал Погостов, самодовольно улыбаясь.— Что же так скоро? А Карл Оттонович говорил, что предполагает устроить вам прощальный обед. Напрасно, этим очень его огорчите!

Граф спрыгнул наземь и подошел к Галдину; у него был усталый, больной вид.

— Так вы уезжаете? — говорил он грустно.— Как жаль, как жаль… у меня теперь не останется ни одного человека. Вы мне всегда напоминали покойницу Настю…

Он заморгал глазами и вздохнул. Галдин смотрел на него с состраданием.

— Вот мы только что из Полоцка,— продолжал граф,— я к доктору туда ездил… спасибо, почтмейстер проводил… Нехорошо мне… Ася-то моя…

Он вытер поспешно глаза, отвернувшись, потом, заторопившись, кинул:

— Ну, прощайте… всего, всего…

Когда галдиновская коляска тронулась дальше, Григорий Петрович оглянулся, чтобы еще раз кивнуть графу. Тот стоял посреди дороги и хохотал, выкрикивая:

— Вот так эндак, вот так так!

Стук колес вскоре заглушил его крики, и снова со всех сторон охватил Галдина холодный осенний воздух, молчание почерневших полей.

На станции уже стоял поезд. Галдин поспешно купил билеты для себя и Антона и вошел в вагон. Он сел в купе, забился в темный его угол.

Но потом его потянуло к окну, ему во что бы то ни стало захотелось в последний раз взглянуть на старые места: он уезжал когда-то отсюда с Анастасией Юрьевной.

Вагон вздрогнул, медленно поплыл вперед. Галдин приник к стеклу. Да, да, это он увидел ясно: на платформе стояла Фелицата Павловна. Она растерянно осматривалась; от волнения у нее дергался подбородок. Но вот, неожиданно заметя Григория Петровича, она улыбнулась сквозь слезы и замахала платочком. Она побежала за поездом, маленькая и некрасивая, в своей глупой шляпке, в глупом платье, напудренная, добрая и ненужная, махала платком и что-то кричала…

Внезапно Галдин увидал себя в ней. Такой же никому не нужный и вместе с тем связанный по рукам и ногам — рождением, отношениями, своим званием, вот этим мундиром… Впервые ему стало тяжко, узко в форменном кителе, в красных чикчирах, в сапогах со шпорами, в этом купе первого класса, в котором он должен, он не может не ехать… Что за вздор… откуда такие мысли? Галдин рванул раму, опустил стекло, высунулся по пояс навстречу ветру, дыму, мелькающим верстам. Но ощущение связанности, физическое ощущение скованности не оставляло его, сделалось острее, мучительнее.

— Куда я еду? — спросил Григорий Петрович громко, беспомощно оглядываясь.— Куда и зачем я еду? — повторил он.

Все ускоряя ход, поезд весело, неотвратимо мчался под уклон.

Весна 1911 г.

Илово

Впервые выступив в печати с очерками и стихами (очерк в «Петербургском листке» в 1901 г., стихи в «Виленском вестнике» в 1902 г.), Слёзкин уже на студенческой скамье становится профессиональным писателем. В 1914 г. он выпускает первое собрание сочинений в двух томах; в 1915 г. выходит уже издание в трех томах. В 1928 году издательством «Московское товарищество писателей» было проанонсировано Собрание сочинений Юрия Слёзкина в 8 томах. Однако выпущено было лишь шесть томов.

Наступает длительный перерыв. За последующие двадцать лет будут выпущены лишь три книги писателя: в 1935 и 1937 гг. первые два тома трилогии «Отречение», а в 1947 г.— роман «Брусилов».

И лишь спустя три с половиной десятилетия выйдет однотомник «Шахматный ход».

Настоящее издание включает наиболее полное собрание избранных произведений писателя: романы, повести и рассказы Юрия Слёзкина, созданные в разные годы. Тексты даются в соответствии с современной орфографией и пунктуацией [32] Что касается романа «Бабье лето», то такая обработка (в оригинале далеко не удовлетворительная) восполнена мною.— Примеч. верстальщика . , лишь в некоторых случаях сохраняются особенности авторского написания.

Впервые — Русская мысль. 1912. № 1—4 (под названием «Помещик Галдин»).

Печатается по: Собрание сочинений. М.: Московское товарищество писателей. 1928. Т. 2.

Роман был написан весной 1911 г. в имении «Илово». Главному герою приданы некоторые черты отца автора — генерала-лейтенанта Льва Михайловича Слёзкина.

В дневнике 28 января 1938 г. Слёзкин записал: «Помню, первый свой роман „Помещик Галдин“ я отослал в „Русскую мысль“. Получив одобрительное письмо тогдашнего ред. „Русской мысли“ В. Брюсова, я поехал в Москву и лично беседовал с ним о своем романе. Уж до чего был строгим редактором Брюсов, и тот не предлагал „переделывать“, и роман так полностью и печатался». В архиве Слёзкина сохранилось письмо В. Брюсова от 10 сентября 1911 г.: «Ваш роман, оставленный Вами в ред. „Р. М. “, я прочел и нахожу в нем много хороших страниц».

«Помещик Галдин» вызвал многочисленные отклики в прессе. Наряду с благожелательными отзывами звучали и резко отрицательные суждения.

Вяч. Полонский находил в произведении массу достоинств: «Написана повесть хорошо; фигуры, довольно разнообразные, выведенные в большом числе, очерчены выпукло и убедительно; очень удачно зарисованы образ Анастасии Юрьевны, измученной и увядающей женщины, и печальная история ее последней любви; в повести есть движение, жизнь; в ней сказалось основное качество дарования Слёзкина: уменье легко и непринужденно вести повествование, не утомляя читателя и не загромождая изложения излишними подробностями» (День. 1914. 6 февр. № 36). Сергей Недолин отмечал, что повесть «написана с легкостью и изяществом, свойственным лучшим образцам нашей родной литературы, традиции которой живо восприняты молодым писателем и сразу делают его на целую голову выше большинства современных писак, пытающихся создать что-то „новое“ вне всякой связи со „старым“» (Русская Ривьера. Ялта. 1914. 14 февр. № 37).

А вот рецензент «Нового времени» И. Бурнакин никак не приемлет «Помещика Галдина». Рассматривая в своих «Литературных заметках» повесть А. Н. Толстого «Большие неприятности» и роман «Помещик Галдин», он пишет: «Зоологический оптимизм Слёзкина и А. Н. Толстого нетрезв, неумыт, неумен. Вырвались „саврасы без узды“ и брызгаются без нужды и повода, не имея оправдания ни нравственного, ни художественного. Их смелый дебош в тишине литературного кладбища — это не крик подлинной жизни, а лишь сумятица и кавардак неосмысленного таланта, непроверенного наблюдения». «То положительное, ценное, яркое, что таят эти молодые писатели,— продолжает критик,— приведено к такому абсурду, так перекрашено и усугублено, так бьет наотмашь утрировкой, что теряет всякое право на литературное происхождение и невольно вызывает отпор». И тем не менее Бурнакин находит несколько одобрительных слов в адрес молодых писателей: «Единственное преимущество этого рода новой литературы, что она чужда скуки и натужных ухищрений прочей современности, что в ней есть размах непринужденности, эффект одаренности. Интерес к этим двум молодым писателям вовсе не в их оптимистических заданиях, а в живости их изложения, в бодрости и свежести их тона. Беспардонно, но занимательно, маловероятно, но натурально. Эти ушкуйники недурно рассказывают, возбуждают читательское любопытство, привлекают яркой описательностью» (Новое время. 1914. 2 мая. № 13293).