Степан Злобин - Остров Буян

— Сколь ветчины! — повторил Устинов и шевельнул йогой мертвую голову зверя.

— Теперь, Петр Андреич, довольна душа твоя? Больше обиды нет? — спросил Мошницын.

— Не кафтан обида, не скинешь с плеч! — возразил Сумороцкий.

— Не на город обида — на пришлого человека! Тут Земска изба ни при чем, — продолжал кузнец. — Как биться станешь? Все ли к делу готово? Раз сошлись мы тут вместе — ты все говори, что на сердце лежит. Мы тебе пособим, чем сумеем.

В этот миг вошел во Всегороднюю избу Томила Слепой. Не видя как следует в сумраке, освещенном двумя свечами, он наклонился низко к медведю, едва разглядел его и с безмолвным удивлением присел в стороне на скамью, не желая мешать беседе.

Сумороцкий мялся. Приготовленные заранее слова потерялись. Идя в Земскую избу, он обдумал все, но сейчас смутился множеством собравшихся выборных. Он еще не совсем разбирался, кто из них на его стороне и кто против.

Сумороцкий понимал, как важно Хованскому сохранить и отстоять острожек на левобережье. Сохранить этот острожек значило выстроить после второй и третий, это значило навести мост через Великую, это значило перевезти в Завеличье пушки, отнять у Пскова корма для скота и отрезать Изборск и Печоры, откуда во Псков привозили хлеб…

— Мыслю, что одолеем острог, — сказал наконец Сумороцкий.

Он видел — Михайла Мошницын с товарищами не хуже дворян понимают, что Завелицкая битва — это битва за дороги, за корма, за реку, за выгоны и за хлеб. И Сумороцкий представился озабоченным.

— Начальных людей маловато, — сказал он.

— Что же, я их рожу? — возразил кузнец. — Сами себя сколь в тюрьму посажали. Знатные есть дворяне, не хуже тебя, а с городом не хотят: изменные листы боярину посылают…

— Может, одумались бы, — сказал Сумороцкий. — Кабы еще с два десятка дворян да бой повести с умом — разом бы мы москвичей побили.

— Нешто дворяне лучше посадских стоять будут? — спросил Томила Слепой.

— Науку знают, как биться. Начальствовать могут, — пояснил Сумороцкий.

Томила Слепой и Михайла Мошницын с Неволей, Козой и Максимом поехали на монастырское подворье, где находились дворяне, посаженные сюда за сношения с Хованским, здесь же сидели воеводы — Собакин и Львов, три дьяка, князь Федор Волконский, стрелецкие головы, несколько попов и архимандритов и с десяток богатых посадских…

Земские выборные вошли в заплеванную грязную палату со сводчатым потолком и узкими окнами за решеткой, где помещались дворяне. Дворяне невольно поднялись с мест, сразу даже не сообразив, перед кем встают. Потом иные из них нарочито легли или сели, другие же сделали вид, что встали совсем не по поводу прихода старосты, а так, по каким-то своим нуждам.

Тогда Томила сказал:

— Господа дворяне, служба ваша нужна миру. Лучше с честью на поле пасть, нежели в тюрьме сгнить. С нами поп пришел. Целуйте крест, что худа не сотворите, никакие хитрости городу чинить не станете, да идите с честью по дворам, и от мира почет вам будет.

Дворянин Петр Козин, посаженный на подворье за письмо к Хованскому, не вставая с охапки соломы, на которой лежал, отозвался:

— Вы — воры, изменщики. Нечего вам на дворян надеяться, а нам крестного целования забывать да бесчестием милости воровской добывать. Идите к ворам умолять: вы разбойников да конокрадов из тюрьмы выняли, то вам и товарищи!

— Не только гостей у праздника, что Фома с женой, — заключил Коза, — что ты за всех кричишь? И кроме тебя у иных есть свои языки, — кивнул он на три десятка людей, заключенных в палате.

В ответ вышел из темного угла другой дворянин, Тимофей Астахов, и вывел на середину палаты сына, безусого паренька. Этот мальчик под видом босоногого посадского бежал из Пскова с письмом отца, но его схватили…

— Ей, кузнец, покарал тебя бог, сына отнял, опомнись! — сказал Астахов. — К чему город склоняешь? Мы крест целовали государю. Ежели топерво воровским мужикам крест поцелуем, кто веру нам имет! Пусть моего сына нынче на плаху положат — не быть ни мне, ни ему против государя.

— Старое целование поп разрешит и отпустит, — сказал Михайла.

— Воровской поп! — вмешался третий дворянин, Афанасий Вельяминов. — Слушайте вы, мужики: нечего нам толковать. Дворянам с мужиками не быть николи, как огню с водой. Наше дело за бояр и государя стоять да вас в дугу гнуть. Что мы против себя пойдем?! Ступайте, воры, откуда пришли!

— Спрос не грех, отказ не беда, — заключил Мошницын. — Кто схочет, дворяне, с нами идти под началом Петра Сумороцкого, те заутра отписку пришлите во Всегороднюю избу…

Староста вышел с товарищами из дворянской палаты, не спрашивая прочих заключенных.

— Собрать надо дворян, которые с нами встали, да все обсудить, как ударить, — предложил Томила Слепой, возвращаясь в Земскую избу.

К вечеру во Всегородней собрали дворян, согласившихся служить городу, и обсудили бой.

Иванка поднял мешок с овсом и в темноте двора прошел под навес. Шелест пересыпающегося в мешке овса привлек внимание пары лошадей, щипавших влажную от росы траву во дворе. Из мрака выплыли рядом их темные крупы, раздалось нетерпеливое фырканье, и теплое дыхание коснулось руки Иванки, который развязывал мешок.

— Балуй, балуй! Гляди — не дождешься! — дружески проворчал он, лаская мягкие, словно теплый бархат, губы коня и подставляя ему горсть овса.

Смачное хруптение зерна на крепких зубах и сдержанное жадное ржание второго коня рассмешили Иванку.

— На, на, завидчик! — весело сказал он, всыпав весь овес в короб…

Встревоженные шумом, рядом в курятнике во сне закокали куры, и тотчас, проснувшись, петух послал горластый воинственный вызов неведомому врагу. Где-то невдалеке отозвался второй, третий…

Когда вдали умолкла петушиная перекличка, Иванка все еще стоял, облокотясь о телегу и глядя на звезды. Только лай по задворкам улиц да стрекот кузнечиков нарушали теперь тишину. Теплый запах навоза смешался с медвяным и душным дыханьем цветущей липы… Какой-то шальной жук с ревом промчался мимо, шлепнулся в стену и, тихо жужжа, свалился невдалеке в траву…

Иванка вспомнил цветенье черемухи и пение майских жуков в саду в ту последнюю ночь, когда их с Аленкой застал кузнец… На мгновение лицо Аленки представилось рядом, но в тот же миг сменилось вытянувшимся и пожелтевшим мертвым лицом Якуни.

Пищальный выстрел ударил вдали, прокатился эхом и отдался где-то ближе повторным ударом… Завыли и забрехали собаки…

Иванка бросился через двор в избу.

— Началось! — крикнул он с порога.

— Пустое, Ваня! Робят разбудишь, — остановил его хлебник. — Сам ведаешь — на рассвете учнется.

— Палят! — возразил Иванка.

— Попалят да устанут…