Всеволод Крестовский - Деды

Простите великодушно, что дерзаю утомлять внимание Ваше столь длинным посланием, но смотри́те на меня теперь как на человека не от мира сего и как бы умершего. Уповательно, что в сей жизни мы с Вами никогда более не встретимся, а потому примите снисходительно и благосклонно сию первую и последнюю мою исповедь. Среди светских утех и рассеяний, среди блистательных поклонников Ваших Вы, графиня, едва ли примечали то глубокое, нежное чувство, которое молча питал я к Вашей особе. Теперь, отходя на вечную разлуку, можно сказать по чести и прямо о том, чего никогда не дерзал я выразить Вам в лицо. Причиной сему опять же сие самое мое чувствование, которое я чтил и лелеял слишком свято в своей душе, чтобы осмелиться высказать его наружу… Меня удерживало сумнение, как Вы его примете. Теперь – дело инакое [332], и, кончая сии строки, я прошу Вас верить, что там, где-то в глубине снегов сибирских, всегда будет биться для Вас преданное сердце, которое до последнего своего содрогания не престанет благоговейно чтить Ваш образ. Прощайте навсегда.

Когда Лиза читала последние строки, лицо ее сделалось бледно и на глазах показались крупные слезы. В словах Черепова заключалось для нее открытие такой тайны, о которой она и не подозревала доселе, и это открытие было ей приятно, сладко, утешительно. Почему? Она и сама не могла бы дать себе в том отчета; но, перечитав еще раз эти строки, почувствовала на сердце какую-то удовлетворенность, нечто теплое, и хорошее, и благодарное. Это чувство казалось ей похожим на то, как будто она среди роскошного, но чужестранного города, в котором все так шумно, пестро и весело, где ей самой тоже весело, но где она никого не знает и среди чуждой толпы сознает себя совершенно одинокой, вдруг неожиданно и негаданно повстречалась с добрым старым знакомым, с которым вот именно теперь, в эту самую минуту, и нужно было встретиться, с которым именно в эту-то минуту и влечет поделиться всей своей душой… Но увы! – этот «старый знакомый» в действительности уходит теперь далече, на темную, безвестную и суровую жизнь, и уже никогда, никогда больше не доведется с ним встретиться.

Вот какое смешанное чувство вызвало эти невольные слезы.

Нелидова все время, пока Лиза читала письмо, внимательно взглядывала на нее из-за своего тамбурного [333]вышивания и, с чисто женским любопытством улавливая все изменчивые оттенки в выражении ее лица, старалась по ним разгадать как содержание письма, так и чувства, волновавшие Лизу.

– Друг мой! Что это?… Никак, вы плачете? – с полуиспугом и участием воскликнула она, заметив Лизины слезы. – Зачем? Отчего?… Скажите, бога ради! Неужели это письмо причиной?… Если так, то какое же оно противное!

– Да, это письмо причиной, – подтвердила Лиза, – но оно не противное, нет! Оно славное, доброе, хорошее письмо!.. Господи! Как бы помочь этому горю!

– Но, моя милая, в чем дело, если это не нескромно?

– Читайте сами.

И Лиза подала ей письмо, которое Екатерина Ивановна стала читать с полным и серьезным вниманием…

– Бедные! Несчастные! – воскликнула она со свойственной ей живостью и восприимчивостью, окончив чтение и, словно ртуть, вскакивая с места и принимаясь быстро ходить по комнате. – За что это они так терпят!.. Надо сегодня же сказать государю!.. Я беру это на себя… Ведь вы, конечно, не будете против?

– О нет… Спасите, если возможно!.. – кинулась в объятия к ней Лиза.

– Милая!.. А вы любите?… Да?… Да? Любите его? – говорила Нелидова, целуя ее.

– Я?… – в некотором замешательстве подняла на нее Лиза взор. – Я… право, не знаю… Мне доселе как-то ни разу не думалось об этом… Но он такой добрый, славный, честный… Я только теперь это поняла. Спасите его, дорогая моя!.. Спасите!.. Вы одна только это можете!

В эту самую минуту в смежной комнате послышались быстрые и твердые, хорошо знакомые им обеим шаги. Нелидова вздрогнула, закусила губу и, как бы остерегая Лизу, быстро и крепко схватила ее за руку.

В этот миг распахнулась тяжелая портьера, и на пороге появился император. Он мгновенно оценил состояние обеих девушек в их обнявшейся позе, растерянном выражении лиц, увидев и слезы Лизы. Письмо было еще в руке Екатерины Ивановны.

– Само Небо посылает вас! – воскликнула она, бросаясь к нему навстречу.

– Что такое? В чем дело? – весело спросил государь, вздернув голову, что было его привычным движением, в котором выражалось так много царственного, повелительного и великодушного.

– Дело, государь, несложно. Читайте – и вы все узнаете.

И она подала императору письмо Черепова.

– Это письмо к вам? – спросил ее Павел Петрович.

– К ней, ваше величество, – указала Нелидова на смущенную Лизу, у которой на ресницах еще сверкали слезы.

– Что вижу?… Вы плачете? – обратился к ней император.

– Читайте, государь, читайте! – затеребила его Нелидова.

– Вы позволяете? – спросил он графиню Елизавету.

– Прошу о том ваше величество, – ответила та с глубоким почтительным поклоном.

Император стал читать и с первых же строк сосредоточенно отдал письму все свое внимание.

При всей изменчивости своего нрава в первую половину царствования он охотно подчинялся нравственному влиянию Нелидовой. Лица, занимавшие в это время главные места, принадлежали по большей части к прежним гатчинским собеседникам государя – это были друзья или родственники Екатерины Ивановны. Двое братьев Куракиных, граф Буксгевден, Нелидов, Плещеев находились между собой в тесной связи и составляли при дворе особый кружок, центром которого была Нелидова. Все ее уважали за ее образование и своеобразный, симпатично-веселый и колкий ум и не могли не пленяться ее беседою, когда она чувствовала себя в добром расположении духа. Правда, подчас капризный характер ее становился несносен, выражаясь в ворчливости и требовательности по отношению к близким ей людям; но все это легко прощалось и забывалось ей за ее теплое сердце, чуткое и отзывчивое ко всему доброму и хорошему. Влияние ее простиралось далеко, и справедливость требует заметить, что она пользовалась им во благо императора и не раз спасала невинных людей от его гнева, причем ее никогда не удерживало эгоистическое опасение прогневить своего царственного друга. Ей нередко удавалось отклонять некоторые резкие меры и распоряжения государя, и, между прочим, если орден Святого великомученика и победоносца Георгия не был отменен, то этим обязаны Нелидовой, которая настойчиво и горячо убедила императора не исполнять задуманного им решения. Словом, в первую половину царствования Павла она была предметом его рыцарского почитания и первым лицом при дворе. Все восхищались ее умением танцевать, прелестью и миловидною грациею всех ее движений, блеском и живостью ее ума. Она любила зеленый цвет – и в угоду ей придворные певчие получили новые зеленые кафтаны. Она одна говорила императору что ей вздумается, а иногда даже и отказывалась говорить с ним. Всецело принадлежа двору, Екатерина Ивановна находилась в самой тесной близости ко всему императорскому семейству. Она всю свою жизнь была лучшим другом императрицы Марии Федоровны. Она, конечно, могла бы воспользоваться своим положением, извлечь для себя и для своих близких всякие прибыли, как и делали многие до нее и после нее; но она отличалась образцовым бескорыстием, и ей случалось многократно отвергать или умалять щедрые милости, которыми стремился награждать ее император.