Василий Шукшин - Калина красная

-- Песню! -- велел Егор.

-- Мы же не закусили еще...

-- Начинается... -- обиженно сказал Егор и сел. -- Ну, ешьте, ешьте, все наесться никак не могут. Все бы ели, ели!..

Некоторые -- совестливые -- отложили вилки, смотрели с недоумением на Егора.

-- Да ешьте, ешьте! Чего вы?..

-- Ты бы и сам поел тоже, а то захмелеешь.

-- Не захмелею. Ешьте.

-- Ну, язви тебя-то! -- громко возмутился один лысый мужик. -- Что же ты, пригласил, а теперь попрекаешь? Я, на-пример, не могу без закуси, я моментально под стол полезу. Мне же неинтересно так. И никому неинтересно, я думаю.

-- Ну и ешьте!

А в это время в деревне мать с отцом допрашивали Любу. Ее, бедную, все допрашивали и допрашивали.

-- Ну а чего же, военкомат на ночь-то не запирается, что ли? -- хотела понять старуха.

Люба и сама терялась в догадках. И верилось ей, и не ве-рилось с этим военкоматом. Но ведь она же сама говорила с Егором, сама слышала его голос, и какие он слова говорил... Она и теперь еще все разговаривала с ним мысленно. "Ну, Егор, с тобой не соскучишься. Что же у тебя на уме, парень?"

-- Любк?

-- Ну?

-- Какой же военкомат? Все на ночь запирается, ты чо!

-- Нет, наверно, если он говорит, что ночует там...

-- Да он наговорит, только развесь уши.

-- Я думаю так, -- решил старик, -- ему сказали: явиться завтра к восьми часам. Точь-в-точь -- там люди военные. И он подумал, что лучше уж заночевать, чем утром опять переться туда.

-- Да он же и говорит! -- обрадовалась Люба, -- Ночую, говорит, здесь на диване...

-- Да все учериждения на ночь запираются! -- стояла на своем старуха. -- Вы чо? Как это его там одного на ночь оставют? А он возьмет да печать украдет...

-- Ну, мама!..

И старик тоже скосоротился на такую глупость.

-- На кой она ему черт нужна, печать?

-- Да я к слову говорю! Сразу "мама"! Слова не дадут ска-зать.

Егор налаживал хор из "развратников".

-- Мы с тобой будем заводить, -- тормошил он лысого мужика, -- а вы, как я махну, будете петь "бом-бом". Пошли:

Вечерний зво-он,

Вечерний зво-он...

Егор махнул, но группа "бом-бом" не поняла.

-- Ну, чего вы?! Я же сказал: как махну, так "бом-бом".

-- Дак ты махнул, а сам поешь...

-- Наступай! Я от того и завыл, что вроде слышу, как на колокольне бьют. Тоска меня берет по родине... И я запел потихоньку. А вы свое: "бом-м, бом-м". Вы и знать не знаете, как я здесь тоскую, -- это не ваше дело.

-- Вроде в тюрьме человек сидит -- тоскует, -- подсказал Михайлыч. -Или в плену где-нибудь.

-- В плену какие церкви? -- возразили на это.

-- Как же? У них же там тоже церкви есть. Не такие, ко-нечно, но все одно -- церква, с колоколом. Верно же, Георгий?

-- Да пошли вы!.. Только болтать умеете, -- вконец рас-сердился Егор. -- Во-от начнут говорить! И говорят, и гово-рят... Чего вы так слова любите? Что за понос такой словес-ный?!

-- Ну, давай. Ты не расстраивайся.

-- Да как же не расстраиваться? Говоришь вам, а вы... Ну, пошли:

Вечерний зво-он,

Вечерний зво-он...

-- Бо-м, бо-ом, бо-о-ом... -- вразнобой "забили на коло-кольне", все спутали и погубили.

Егор махнул рукой и ушел в другую комнату. На пороге остановился и сказал безнадежно:

-- Валяйте любую. Не обижайтесь, но я больше не могу с вами. Гуляйте. Можете свой родной "камыш" затянуть.

Группа "бом-бом", да все, кто тут был, растерянно по-молчали... Но вина и всевозможной редкой закуски за сто-лом было много, поэтому хоть и погоревали, но так, больше для очистки совести.

-- Чего он?

-- А вы уже тоже -- "бом-бом" не могли спеть! -- упрек-нул всех Михайлыч. -- Чего там петь-то!

-- Да разнобой вышел...

-- Это Кирилл вон... Куда зачастил?

-- Кто зачастил? -- оскорбился Кирилл. -- Я пел нор-мально -- как вроде в колокол бьют. Я же понимаю, что там не надо частить. Колокол, его еще раскачать надо.

-- А кто зачастил?

-- Да ладно, чего теперь? Давайте, правда, -- он же велел гулять.

-- Оно, конечно, того... вроде не заслужили, но с другой стороны, а если я не пою? Какого я хрена буду рот разевать, если у меня сроду голоса не было?

Егор, недовольный, полулежал на диване, когда вошел Михайлыч.

-- Георгий, ты уж прости -- не вышло у нас... с колокола-ми-то.

Егор помолчал... И капризно спросил:

-- А почему они все такие некрасивые?

Михайлыч даже растерялся.

-- Дак это... Георгий, красивые-то все -- семейные, заму-жем. А я одиноких собрал, ты же сам велел.

Егор еще некоторое время сидел. И лицо его стало опять светлеть. Похоже, встрепенулась, вспомнилась в душе его какая-то радость.

-- Ты можешь такси вызвать?

-- Могу.

-- До Ясного. Я заплачу, сколько он хочет. Звони! -- Егор встал, сбросил халат, надел пиджак и поправил галстук.

-- А зачем в Ясное-то?

-- У меня там друг. -- И опять стал взволнованно хо-дить. -- Душа у меня... наскипидаренная какая-то, Михай-лыч. Заведет она меня куда-нибудь. Как волю почует, так места себе не могу найти. Звони, звони! Сколько ты собрал людей?

-- Пятнадцать. С нами -- семнадцать. А что?

-- Вот тебе две сотни. Всем дать по червонцу, себе ос-тальные. Не обмани! Я заеду узнаю.

-- Да что ты, Георгий!..

И вот Георгий летел светлой лунной ночью по доброму большаку -- в село, к Любе.

"Ну, что это, что это? -- пытал себя Егор. -- Что это я?" Беспокойство и волнение овладели им. Он уже забыл, когда он так волновался из-за юбки.

-- Ну, как там... насчет семейной жизни? -- спросил он таксиста. -- Что пишут новенького?

-- Где пишут? -- не понял тот.

-- Да вообще -- в книгах...

-- В книгах-то понапишут, -- недовольно сказал так-сист. -- В книгах все хорошо.

-- А в жизни?

-- А в жизни... Что, сам не знаешь, как в жизни?

-- Плохо, да?

-- Кому как.

-- Ну, тебе, например?

Таксист пожал плечами -- очень похоже, как тот парень который продал Егору магнитофон.

-- Да что вы все какие-то!.. Ну, братцы, не понимаю вас. Чего вы такие кислые-то все? -- изумился Егор.

-- А чего мне тут -- хихикать с тобой? Ублажать, что ли, тебя?

-- Да где уж ублажать! Ублажать -- это ты свою бабу убла-жай. И то ведь -- суметь еще надо. А то полезешь к ней, а она скажет: "Отойди, от тебя козлом пахнет".

Таксист засмеялся.

-- Что, тебе говорили так?

-- Нет, я сам не люблю, когда козлом пахнет. Давай-ка маленько опустим стекло.

Таксист глянул на Егора, но смолчал.

А Егор опять вернулся к своим мыслям, которые он никак не мог собрать воедино, -- все в голове спуталось из-за этой Любы.

Подъехали к большому темному дому. Егор отпустил ма-шину. И вдруг оробел. Стоял с бутылками коньяка у ворот и не знал, что делать. Обошел дом, зашел в другие ворота -- в ограду Петра, поднялся на крыльцо, постучал ногой в дверь. Долго было тихо, потом скрипнула избяная дверь, легко -- босиком -прошли по сеням, и голос Петра спросил:

-- Кто там?

-- Я, Петро. Георгий, Жоржик...

Дверь открылась.

-- Ты чего? -- удивился Петро. -- Выгнали, что ли?

-- Да нет... Не хочу будить. Ты когда-нибудь "Рэми-Мар-тин" пил?