Федор Сологуб - Мелкий бес

Варвара ухмыльнулась и ему и тоже пожала его руку.

— Павел Иваныч, — попросила она, — вы помоложе, — турните его из-под дивана. Да уж и вы, Виткевич, помогите.

Володин сказал, хихикая:

— Турнем, турнем.

И пошел в зал.

— Турнем, тетенька, не беспокойтесь, — сказал Виткевич, подмигнул нахально Варваре и, проходя мимо нее, толкнул ее, словно невзначай, локтем.

Писатели переглянулись. Шарик легонько свистнул.

Кота кое-как вытащили и сняли у него с хвоста гремушки. Передонов отыскал репейниковые шишки и снова принялся лепить их в кота. Кот яростно зафыркал и убежал в кухню. Писатели смеялись. Кот казался им символическим, — вот именно этот Передоновский кот.

Передонов, усталый от возни с котом, уселся в своем любимом положении — локти на ручки кресла, руки сложены на животе, пальцы скрещены, нога на ногу, лицо неподвижное и угрюмое.

Сергей Тургенев мечтательно поднял серые глаза к потолку, оклеенному бумажкою, и сказал:

— Зеленоокие коты, любящие на кровлях, выше человеческого жилья, — вот прообраз сверхчеловека.

Шарик презрительно усмехнулся.

— Ну, а по-вашему как же? — спросил Сергей Тургенев.

Шарик задумался, покрутил правою рукою, отбросил со лба прядь волос и сказал:

— Видите ли, я не отрицаю красоты вашего определения. Вообще, вы мастер ляпать такие поэтические словечки, в которых больше поэзии, чем правды. Да и, в сущности, к чёрту правду! Правда — ужасная мещанка, сплетница и дура. Но на этот раз я с вами положительно не согласен. Мне кажется, тут есть другая закавыка.

Сергей Тургенев, красный и от похвал, и от несогласия с тем, что Шарик скажет, спросил:

— Какая же, однако, закавыка?

— Видите ли, пессимизм… — начал было Шарик.

Но Сергей Тургенев резко и презрительно перебил его:

— Ну, нет-с, извините, пессимизм — пес, собака.

Шарик был поражен.

— Да, вы, конечно, правы, — сказал он. — Но я хочу вот что сказать, — коты мудры или нет?

Сергей Тургенев решительно отвечал:

— Мудры.

— Заметьте, — продолжал Шарик, — я веду речь только о котах, а не о кошках. Когда коты любят, они мучительно кричат. Отчего? Страдание притаилось у истоков жизни, — и на всех улицах и дворах души, на всех кровлях жизни мяукает горькое страдание. Тем ужаснее и горестнее мяукает оно, чем пламеннее стремится к идеалу. Между блуждающими по кровлям котами робко крадется окрыленная песня поэта.

Сергей Тургенев воскликнул в восторге:

— Превосходно сказано! Мяукать! — какое символическое слово!

Передонов внезапно зевнул, и при этом угрюмое лицо его на миг озарилось выражением удовольствия — сладко зевнулось!

— Как он демонически зевает! — задумчиво сказал Сергей Тургенев, — как глубоко символична эта мрачно зияющая реакция на банальную скуку пошлой жизни!

Варвара вдруг разразилась дребезжащим смехом и сказала:

— Ну, будет вам валять Петрушку! Вот, ешьте лучше вишни.

Володин возразил:

— Вишни вишнями, только вы, Варвара Дмитриевна, не мешайте нам побеседовать. Мы к вам на кухню не ходим, когда вы нам покушать стряпаете, а вы нам не мешайте об ученых предметах послушать.

Шарик и Сергей Тургенев заговорили с Варварой и кривлялись при этом, сразу заразившись неуважением к ней. Они видели ее первый раз, но она напомнила им что-то знакомое и общедоступное. Шарик подмигнул Сергею Тургеневу на Варвару и спросил его:

— Похожа на Эмму, там, у Лисицы, не правда ли?

Сергей Тургенев без зазрения пристально оглядел Варвару и сказал:

— Да, но еще больше на Женю в Старой Японии.

— Ну, я там не был, — высокомерно отвечал Шарик.

Варвара ухмылялась.

— Какие такие Эмма да Женя? — спросила она. — Знакомые, что Ли?

Шарик, ухмыляясь с особою многозначительностью, сказал:

— Да, около того, что знакомые.

— Девочки, — мечтательно сказал Сергей Тургенев и нежно прибавил: — бедные девочки!

— Что ж у вас такие бедные знакомые? — ухмыляясь, спросила Варвара.

Шарик развязно отвечал:

— Мы, тетенька, и сами — вошь в кармане, блоха на аркане.

Варвара обиженным голосом сказала:

— Какая я вам тетенька! Разве вы меня за старуху считаете?

— Совсем даже напротив, почтенная матрона, — галантно отвечал Сергей Тургенев, — а просто из почтения.

— Лопни моя утроба, только из почтения, маменька, — сказал и Шарик.

Варвара с хохотом отвечала:

— Нужно мне ваше почтение! Вот еще, невидаль какая!

Вмешался в разговор и Виткевич.

— Почтение, бабушка, всякому лестно, — сказал он нагло.

Но Варвара сразу оборвала его:

— Ну, вы, молокосос, туда же.

Сергей Тургенев, улыбаясь и мечтательно закатывая под лоб тусклые глазенки, запел приятным тенорком:

Хитрые серые глаза его выражали не то удовольствие, не то насмешку.

Шарик слушал с презрительною улыбкою и, наконец, преувеличенно громко и неестественно засмеялся. Сергей Тургенев сказал:

— Нет, право, это даже трогательно. Здесь есть что-то такое наивное, первоначальное, — одним словом, почти прерафаэлитское.

Шарик призадумался.

— Да, пожалуй, — согласился он, — но все-таки ерундисто.

Сергей Тургенев воскликнул:

— Конечно! В сущности, идиотски глупо, но это-то и хорошо. Это мы здесь на кладбище списали, — объяснил он Передонову. — И вообще тут у вас много есть забавных вывесок в городе. У меня записано кое-что. Вот я вам прочту.

Он достал из бокового кармана засаленную и растрепанную книжку и принялся читать свои выписки.

«Мычала и ругожи».

«Харчевня на двадцать четыре лошади».

«Лавка смехом».

«Школа для мальчиков и девочек обоего пола».

«Полотер и монтер дешевого просвещения».

«Шароварня для мужчин».

«Чаи, сахары, мыла и муки».

«Музыкальные фортепьяны».

Писатели смеялись, Варвара ухмылялась, Виткевич визжал от восторга, Передонов смотрел на всех тупо и изредка отрывисто хохотал.

Сергей Тургенев, вдруг становясь серьезным, сказал Шарику:

— А знаете, — я эту эпитафию вставлю в свою поэму.

— Да, это идет, валяйте, — согласился Шарик. — Вы знаете, господа, — Тургенев задумал накатать поэму. Это будет важнецкая вещь!

— Да, если мне удастся выразить то, что я хочу, — скромно сказал Сергей Тургенев.

Шарик сказал торопливо:

— Конечно, удастся! Вообразите, это — велико-мистическая штука, и там будет не Демон, не Сатана, — что черти! вздор, чушь, распрочепушенция! — нет, великий, враждебный всему идеальному дух, которого Тургенев назвал Баналом. А, каково название!

Сергей Тургенев скромно улыбался, как улыбается гений, уверенный в величии своего замысла.