Валериан Скворцов - Сингапурский квартет

Нелегкие мысли одолевали его и утром, после разговора с главой представительства. Он обрекал новоприбывшего сотрудника на счетоводческую рутину, а это значило, что через два-три месяца Севастьянов, вне сомнения, истратит последний запас веры в себя, а заодно и в разумность начальственных решений. Севастьянов вдруг осознал, что не знает, как противостоять надвигавшемуся профессиональному унынию. Металлическая мебель вызывала кислую оскомину. Древние компьютеры, которые "из экономии" никто не решался выбросить, трепали нервы. Долгие поиски нужной подшивки среди груд пыльных папок - надо же "посмотреть, что и как делалось раньше" - даже ту малую толику разумного, что ещё оставалась в работе, превращали в большой конторский идиотизм.

Потянулись безликие дни. После отправки отчета о встречах с Жоффруа Лябасти в Индо-Австралийском банке и вице-директором "Бэнк оф Америка" серьезных забот не возникало. Москва - иначе говоря, Людвиг Семейных хранила молчание. Севастьянова забывали. Шлайн запретил возникать даже по электронной почте.

Севастьянов подмечал, что своим появлением в представительстве он насторожил сотрудников. Попадая в оперативный зал, чувствовал: в разговоре пауза, меняют тему. Однажды из-за неплотно закрытой двери кабинета, в котором размещался инженер по транспорту, донеслось:

- Петраковское воровство не доказано! Чего трепать зря... И Севастьянов никакой не блатной. Поймали бы - сидел бы...

Работы почти не давали. Платежные ведомости, проверка счетов по мелочам, приведение в порядок архива... Сидя в своем кабинетике, Севатьянов много читал - примущественно не по делу. Даже гулял в рабочие часы, а уж после работы - тем более. Неторопливо бродил по Стэмфорд-роуд, которую в прошлом по причине занятости видел лишь из окна машины. Разглядывал гостиничные комплексы "Марина-мандарин", "Ориентал" и "Пан Пасифик", поражаясь изощренной строительной и инженерной технологией. Его подавляла мысль, что дома, в России, даже немногие избранные судьбой не имели ничего подобного. Заказывая здания для таких же целей, они и вообразить не могли, что можно подняться до столь высокого комфорта и фантазии.

...В тот дождливый день Севастьянов брел по набережной Елизаветы. На парапете скакали черные индийские скворцы, ловившие желтыми клювами капли мелкой мороси. Белый цементный лев, символ Сингапура, изрыгал из пасти поток воды в залив Марина-бей. В коричневом сампане согнутый китаец безостановочно, словно заводная игрушка, выплескивал красным черпаком дождевую воду за борт. Бриз доносил с гнездившихся у причальных свай джонок запах сушеной рыбы, соевого соуса, прелых фруктов, разваренного риса и пролитого горючего.

На мосту Андерсена Севастьянов внезапно понял, что ни дня, ни часа колебаться и трусить больше не в силах.

Перейдя мост, он миновал корпус Шанхайско-Гонконгского банка, здание Тихоокеанской страховой компании и небоскреб "Банка четырех океанов", разыскал в скверике будку телефона-автомата. Номер, по которому Севастьянов полтора года названивал по поручениям Петракова, ответил сигналом "занято".

Он повесил трубку.

Под баньяном, пережидая дождь, рассаживались на траве школьницы-индианки, подтыкая под жилистые толстые ляжки форменные мини-юбки.

Судьба испытывала. Давала время подумать.

Колебаний Севастьянов не чувствовал.

В приемной адвокатской конторы "Ли и Ли" секретарь не сменился. До Севастьянова донесся знакомый голосок тамилки, хрупкий и тихий:

- Бюро адвоката Ли. Добрый день. Чем могу помочь?

- Добрый день, мисс Сулачана. Говорит Севастьянов из русского представительства. Как поживаете?

- О! Господин Севастьянов! О, сколько же времени минуло? О, да вы живы! Ах, да, простите, это господин Петраков скончался... О! Как вы поживаете? Вам назначено?

- Нет, не назначено... Возможно, мэтр Ли выкроит полчаса в конце рабочего дня? С вашей помощью, конечно, мисс Сулачана...

- Вы неисправимый подлиза, господин Севастьянов... Сейчас три пополудни. Четыре тридцать... Пять пятнадцать... Секунду!

Звуки в трубке умерли. Мисс Сулачана переключилась на шефа.

Но страх в Севастьянове сидел. Не вытравимый страх перед "своими", хотя уже много лет, с того времени, как он ушел из "Внешэкономбанка", кто для него "свои", а кто - "не свои", измерялось особым мерилом. Своими были, возможно, Ефим Шлайн, стряпчий Ли, этот понурый журналист Шемякин и консул Дроздов... А чужие? Это ясно и без всяких "возможно": московский банк, приславший его на работу, то есть генеральный директор и Людвиг Семейных, символизирующие Россию... Впрочем, Шлайн тоже мог бы символизировать Россию, но внутренней уверенности в этом не было. Даже после встречи со Шлайном в самолете, на котором Севастьянова выпроводили из Турции. Севастьянов и теперь сомневался, что Шлайн представляет российские органы...

После многомесячных ходатайств, в которых активно участвовал Международный христианский комитет по эмиграции, Севастьянова - тогда он ещё оставался Войновым - перевели из лагеря Йогзат в центральную тюрьму в Анкаре. Последний допрос, два дня ожидания, доставка под конвоем в аэропорт, затем рейс компании "Олимпик эйруэйз" на Афины... Когда в "боинге-727" Лев Александрович выходил из туалета, с кресла у иллюминатора привстал лысоватый человек и помахал ему рукой, далеко высовывавшейся из манжеты сорочки.

- Я вас не знаю, - грубо сказал ему Войнов.

Его мутило, в туалете он пытался искусственно вызвать рвоту, подозревая, что его отравили в аэропорту - если не турки, то агенты ЦРУ. Один тип со странным именем Бо Казальски настойчиво крутился рядом все последние недели войновского гниения в йогзатском двухэтажном бараке. Притворяясь беженцем из Польши, Казальски настырно лез в душу с разговорами и довел Войнова до бессонницы и депрессии. Чтобы отвертеться от общества липучего агента, приходилось изображать больного, валяться на койке, и кончилось это испорченным желудком... Явно по наводке Бо к нему подселили трех вьетнамцев, державшихся совершенно по-свински. Они испражнялись в те же эмалированные тазы, в которых готовили невыносимо вонявшую сырую рыбу, чесали, сняв носки, сопревшие пальцы, рыгали, не понимали ни слова по-английски и однажды предприняли попытку избить Войнова.

Теперь, в самолете, возник новый тип, которому Бо Казальски, судя по всему, передал эстафету.

- Вы писали в правозащитную организацию "Международная амнистия Канады" по адресу Оттава, улица Кланрональд, пятьдесят один семьдесят два? - спросил тип.

Войнов, подсмотревший этот адрес у вьетнамцев, которые выдавали себя за католиков, преследуемых на родине, действительно обращался в такую структуру, а когда пришел ответ, заполнил и вернул присланную анкету с приложением трех фотографий. Заодно вложил в конверт и подробное описание психологической пытки, которой он подвергался, а также официальную жалобу на действия агента ЦРУ Бо Казальски.