Вера Соколинская - Трудовая книжка

Глядя на машины в закрытом Шведском переулке, автоматически отмечаю, что эти бы я не пропускала, а та "глазастая" пусть стоит. Как символ торжества вульгарной пользы над высоким искусством, наверно, единственная в Питере "Феррари" скромно стоит за шлагбаумом. Жаль, не разу не удалось посмотреть на хозяина моей красной мечты! Может быть, и к лучшему - было бы трудно перенести столь глобальную несправедливость жизни.

Аристократически пью кофе на пристани канала Грибоедова (хороший кофе, по цене плохого обеда), покачиваясь на волнах, наблюдаю из-под маркиз за неугомонной толпой, спешащей по Невскому. За моей спиной, "Лайма". В моменты взлетов моего благосостояния я там обедаю. Дальше японский ресторан, до которого я не могу "дойти", как Венечка Ерофеев до Красной площади. Его вход напоминает сад камней: философский минимализм и гармоничная завершенность линий, которые никто не рискует оскорбить утилитарным желанием зайти.

На работе время не движется. Единственная радость - халявный кофе. В отсутствие директора, чтобы не пропал условный рефлекс, секретарша варит и раздает страждущим, умница.

Вернувшийся из какой-то командировки директор (он удивительно напоминает сэра Генри, только что снявшего шубу: "О, Холмс! Ватсон!!!") одарил всех сотрудниц шоколадкой и поцелуем (демократ!)

В этом человеке поражало что-то паратовское. Когда после одного праздника в офисе он с прибаутками заталкивал в свой серебристый Мерс шестерых девчонок и, сидя на переднем сидении, взял еще одну на колени, скомандовал водителю: "В "Конюшенный двор" - ему бы могли позавидовать все купцы, ездившие кутить с цыганами в "Яр". Размах, жизнелюбие, сила, гб-шная способность пить, не пьянея, обаяние, веселость, дальновидность циничного ума и привычка гулять, как последний раз! Все то, за что солдаты обожают командира, посылающего их на смерть, женщины без ума от Дон Жуана, который с легкостью оставит любую, а те, на ком наживается капитал, числят партнера своим другом.

Вряд ли кто-то мог состязаться с директором в обаянии и здравом смысле, поэтому сотрудники, подбираемые по принципу дополнения, отличались высокомерной серьезностью и респектабельным занудством.

Чтение и кроссворды не вписываются в официоз деловитости. Для развлечений здесь нет интернета! Но во всем есть свои плюсы: восьмичасовое бесцельное сидение перед компьютером породило множество опусов, записать которые всегда не хватало времени, в том числе эти заметки и статьи для "Cosmopolitan".

Гл.VI

Оператор слайд-банка

Мой друг, писавший базу данных для издательства, скромно поинтересовался, не хочу ли я работать с его творением в неком большом издательстве, смущенно добавив, что ему уж очень не хочется оказывать техническую поддержку какой-нибудь дурочке. Мы вдвоем считали, что куда приятнее совместить решение рабочих вопросов с дружеским хохотом за чашкой кофе.

Первый раз в моей смене работ угадывалась неумолимая логика интересов: издательство более подходило журналистке Cosmo, чем торговля термоизоляцией.

Респектабельное "слайд-банк!" на деле обернулось железным шкафчиком со слайдами, а директор сего учреждения - 22-летним молодым человеком, с плохо скрываемым удовольствием ксерившим статью о себе в многотиражке.

Он пристально изучил мое резюме, уточнил, с серьезностью, с которой обычно спрашивают о высокой степени мотивации, почему так часто меняю работу. Ознакомил меня с должностной инструкцией на 3 листах и обязанностями, которые заключались в бесконечном сканировании слайдов и наклеивании на "рубашку" номера.

Радость директора, заполучившего наконец подчиненную, была омрачена тем, что я оказалась значительно старше, несколько выше его и плохо скрывала свою ироническую улыбку.

Я погрузилась в море красивых картинок! Суматошная жизнь редакций шла вне моей комнаты, и я вольна была размышлять под заунывное гудение сканера и живописнейший видеоряд. Это напоминало плавание с аквалангом, который остроумный Генис назвал аппаратом искусственного молчания.

До меня иногда доносились звуки жизни: смех, звяканье посуды, споры... Но это было где-то там, почти в замке Кафки. Я ловила только отголоски загадочной деятельности, читая на слайдовых конвертах лаконичные указания: "елку придушить", "прохожего ликвидировать", "кот зарезан", "края обтравить"... Встречая авторов этих пометок в коридоре, я пыталась найти в них признаки жестокости или черного юмора, но находила лишь равнодушие.

Напрасно я старалась незаметно прошмыгнуть мимо компании, весело пьющей кофе, и не провожать взглядом людей, несущих мимо меня куски торта, меня итак никто не замечал. Утратив голос, я приобрела эффект прозрачности. Как будто исполнитель желаний подслушал мои сетования на то, что слишком заметна, и на свет моей веселости слетается назойливый рой озабоченных искателей незатейливых интрижек. Надежды, что Новогоднее застолье изменит ситуацию, не оправдались. Последний рабочий день тысячелетия ничем не отличался от прочих! Не было ни праздничных нарядов, ни сбора денег, ни дружной женской суеты с продуктами. Просто в 18.00 стали сдвигать столы. Видя мое недоумение, начальник спросил: "У Вас нет настроения?" Я настолько недоумевала, с чего и для чего настроение, что не знала ответа. И тут мне милостиво разрешили: "Так идите домой!"

На стол ставились яства - я одевалась. На мое "до свидания" - прозвучали вежливые "до свидания", "с Наступающим!" - "И Вас также!". Я спокойно шла по Каменноостровскому и к "Горьковской" разревелась...

Редакция переехала на Звенигородскую. Стала осваивать еще один уголок города.

Два раза в день хожу мимо ТЮЗА. Парадокс: как только в процветающем театре искоренили гомосексуализм - все пошло через задницу. Гигантское здание и площадь, как будто рассчитанная на тысячи пионерских отрядов, в запустении и упадке. Помпезная лестница завалена снегом и превратилась в горку. На бетонных простенках для афиш не только ничего не визит, но местами даже осыпался бетон, обнажая ржавую арматуру. Выглядит очень символично: на руинах былого имперского величия и громких деклараций - "все лучшее -детям" - катается и резвится без всякого руководства матерящееся новое поколение...

Перехожу грязную улицу Марата и думаю, что только Розенбаум, еврейский казак, блатной православный, и мог быть здесь счастлив когда-то.

Наше новое помещение напоминает мне образцовый... общественный туалет. Перегородки между многочисленными комнатами заканчиваются на полпути до потолка, т.е., ты соседей не видишь, но до мелочей в курсе, чем они занимаются. Офисы более чем коммунальные, все в курсе неосторожных высказываний друг друга по служебным вопросам и нюансов личной жизни, затрагиваемых по телефону. А говорят, с социалистическими идеями всеобщего братства покончено!