Надежда Тэффи - Том 2. Карусель. Дым без огня. Неживой зверь

Студент Костя влюблен в нее. Она его замучает и будет хохотать русалочьим смехом. На ней новый серый костюм с черной тесемочкой. Еще утром она сомневалась насчет тесемочки, но теперь уверена, что это хорошо и что мир принадлежит ей.

Рядом с ней в пакетике – четыре бутерброда с сыром и плитка шоколада.

Студент Костя снял тужурку и налег на весла.

Оба молчат.

«Отчего он не смотрит на меня и не удивляется, что я такая особенная», – беспокоится Лялечка.

Костя внимательно оглядывает свои плечи: «Какие у меня, однако, мускулы».

Опять долго молчат.

Потом Костя опускает весла, многозначительно улыбается и объясняет, что он вспотел.

– Хотите есть? – холодно спрашивает Лялечка.

– А вы?

– Я не хочу.

Ей очень хотелось, но почему-то она отказалась. Костя удивился, но съел все четыре бутерброда. «Какой пошляк», – брезгливо думала Лялечка.

– Хотите шоколаду?

– А вы неужели и шоколаду не хотите? – снова удивился Костя.

Ей очень хотелось, но со злости за бутерброды она отдала весь шоколад и возненавидела Костю холодной, острой ненавистью.

А тот удивился, напился из горсточки воды и снова взялся за весла.

донесся гортанный голос певца-румына.

– Подплывем поближе, даром музыку послушаем, – радовался Костя.

Лялечка только что подумала то же самое, но теперь, когда он это сказал, ей показалось, что такая пошлость может прийти в голову только ему.

Костя потянул носом:

– А вкусно пахнет! А?

И опять он сказал ее мысль, и она вся задрожала от отвращения:

– Я хочу домой.

– Домой? Я так и знал, что вы воды боитесь. Лялечка от наплыва отчаяния, злобы и ненависти открыла рот, как рыба, и не знала, что сказать.

всхлипнул румын.

Они проплывали теперь под самой террасой. Какая-то дама перегнулась к ним, и пушистые перья ее шляпы тихо качались, скользя кружевными тенями по бледному чернобровому лицу. Улыбнулась, обернулась, сказала что-то, и к ней нагнулся молодой моряк.

Лялечка стиснула зубы. Вот сейчас, в этот момент, поняла она, что Костя – дурак, что шоколад съеден и что дальше так жить нельзя.

– Я вам говорю, что я хочу домой, – прошипела она. – Я вам говорю, что хочу домой. Или вы настолько глупы, господин Багрецов, что не понимаете, что я вас ненавижу!

– Посмотри, какая милая парочка там, на реке в лодке, – сказала моряку бледная дама. – Какие у него сильные руки.

– Ничего особенного, – пробормотал моряк. – Кофе хочешь?

– Нет, очень красиво, когда он откидывает плечи.

– Я тебя спрашиваю: хочешь ли ты кофе.

– Не понимаю, чего тут злиться. Мне нравится, потому что они оба так красиво плывут… Молодо, весело, ярко…

– Я же предлагал поехать на катере. Ты же сама не хотела.

Дама повернулась к нему. Губы у нее стали белые, а глаза круглые, желтые, с черными ободками:

– Не хочу, не хочу. Ничего не хочу. А больше всего – тебя не хочу.

томился взбодренный на бис румын.

надрывался кто-то среди реки.

И снова притихли прибрежные круги. Следят, – потонет теперь или погодя?

Это случилось уже не в первый раз.

В первый раз, два года назад, вскоре после свадьбы, было то же, но совсем иначе.

Тогда Василий Андреич рыдал, бил себя в грудь кулаком и кричал исступленно:

– Зина! Дорогая! Как могла ты подумать, что я променяю тебя на кого-нибудь! Я был пьян, я ничего не понимал, я во всем виноват Кокорев! Это – человек самых низких инстинктов, поверь мне.

И хотя было странно, что Кокорев виноват, когда Василий Андреич целуется с Аделью из «Аквариума», но Зиночка всей душой поверила в это чудо и нашла успокоение в ненависти к Кокореву.

Кокорев был вычеркнут из списка знакомых, и на улице Зиночка ему не кланялась.

Василий Андреич одобрял поведение жены и даже благодарил ее.

Потом была история с какой-то телеграммой из Москвы: «люблю, тоскую», но Василий Андреич доказал, как дважды два четыре, что это условный служебный шифр, и что можно только радоваться, потому что это означает подъем на бирже…

Зиночка не успела порадоваться, как муж ее пропал на четыре дня. Потом оказалось, что он просто ездил один на Валаам, в монастырь, в силу неожиданно проявившейся религиозной потребности, которую он еле-еле за четыре дня успокоил.

В кармане у него оказалась зубочистка со штемпелем варшавского ресторана. Зиночка очень удивились, но он удивлялся еще больше и только потом догадался, что зубочистка пролежала в кармане с девятьсот одиннадцатого года. Все это было странно, так как костюм был сшит всего два месяца назад.

Зиночка ничего не понимала и на всякий случай плакала по вечерам.

Теперь было совсем иначе.

Василий Андреич пропадал дни и ночи, денег на хозяйство не выдавал, а когда переехали на дачу, он застрял в городе и за целый месяц приехал только один раз, причем был очень рассеян и все напевал что-то странное по-польски:

Потом попросил у Зиночки ее браслетку на счастье, повертелся и уехал.

Зиночка затосковала.

Поехала на городскую квартиру узнать, нет ли писем. Письмо оказалось одно, и то на имя барина. Оно было розовое, запечатанное фиалкой, и пахло такими скверными духами, что Зиночка сразу заплакала и распечатала его.

Все было ясно.

Через полчаса она сидела в кабинете отца и говорила, всхлипывая:

– Ты сам понимаешь, папочка, что так продолжаться не может. Научи, как мне быть!

Папочка, сухой, строгий, пощипывал свои седенькие бачки, хмурил брови и внимательно разглядывал сизый пепел сигары, точно оттуда и вылезла вся история.

– Так ты говоришь, подарил ей твою браслетку?

– Да, – прошептала Зиночка.

– Гм… Может быть, ты что-нибудь спутала?

– Нет, папочка, тут в письме все ясно.

– Гм… Да… мм… Подарил, значит, ей твою браслетку? Это нехорошо. Это знаешь ли, ma chere, очень нехорошо. Я его проберу.

Зиночка подняла свои запухшие, с красными жилками глаза и посмотрела на отца со страхом и уважением.

– Папочка, я бы не стала беспокоить тебя, но мама уехала, и у меня никого нет, мне некуда пойти и некому рассказать, о моем… о моем несчастье.

Папочка нахмурился, понюхал сигару и сказал решительно:

– Ты хорошо сделала, ma chere, что пришла именно ко мне. Можешь быть уверена, что это ему так не сойдет. Человек, которому я доверил судьбу моей дочери, не должен злоупотреблять э-э… во вред э-э… ее интересам. Ты не плачь и успокойся… Я с этим господином разделаюсь.

– Папочка!

– Нет, это действительно возмущает меня до глубины души. Какая низость! Боже мой, куда мы идем? До чего мы дошли.