М. Забелло - Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

Исправникъ этотъ — дальній родственникъ губернатора, онъ получитъ объ васъ письмо отъ самого губернатора, онъ васъ приметъ и научитъ службѣ… Жалованье тоже самое, что вы получаете и теперь: шесть-сотъ рублей, но дохода рублей тысяча, если не болѣе. Главное, будьте послушны! Поймете службу — и пойдете впередъ, и не будете сидѣть на одномъ мѣстѣ.

— Какой вы добрый, очень добрый! — съ чувствомъ и кокетливой улыбкой замѣтила Анна Павловна.

— Благодарю васъ, Филаретъ Пупліевичъ! Благодарю васъ, отъ глубины души благодарю! — съ большимъ чувствомъ сказалъ Ахневъ.

— Не за что, подавая для пожатія свою руку, — продолжалъ полицеймейстеръ. — Я тутъ ни при чемъ. Благодарите его превосходительство. А главное бросьте всякую эту молодость и зелень и берите примѣръ съ насъ, людей пожившихъ на свѣтѣ, знающихъ, гдѣ раки зимуютъ, днюютъ и ночуютъ. Вотъ я вамъ скажу о себѣ. Я былъ маленькій человѣкъ. Три класса гимназіи всего прошелъ, а теперь — помѣщикъ, полицеймейстеръ и любимый всѣми человѣкъ. А черезъ что? — Увлеченій этихъ зеленыхъ не было. Шелъ ровно, снималъ шапку и давалъ дорогу встрѣчному, а встрѣчный замѣчалъ это и обращалъ вниманіе… Да! Главное, чтобы вниманіе обращали… Обратятъ вниманіе — и окажутъ сейчасъ довѣріе, если ты не глупъ, а при довѣріи умѣй только пользоваться, — и будетъ твой домъ и твоя семья аки лоза виноградная. Да-съ!

Полицеймейстеръ около часу разговаривалъ на эту тему и ему удалось своимъ разговоромъ совершенно успокоить Ахнева. Провожая полицеймейстера, Ахневъ ловко подалъ и помогъ надѣть ему шубу, а Анна Павловна, со свѣчей въ рукѣ, довѣрчиво и кокетливо улыбалась обоимъ.

— Ахъ, какой добрый и внимательный Филаретъ Пупліевичъ! — говорила она, лежа въ постелѣ рядомъ съ мужемъ.

— Аня! новая жизнь для меня начинается, — говорилъ, обнимая ее, Ахневъ. — Смотри, отъ тебя зависитъ сдѣлать меня человѣкомъ! Будешь любить меня, Аня, какъ прежде? Да, Аня, да?

Аня отвѣчала страстнымъ поцѣлуемъ…

Катерина Дмитріевна, послѣ засѣданія экстреннаго губернскаго земскаго собранія и послѣ разговора въ городскомъ саду со Львовымъ и Вороновымъ, — все время до самаго вечера субботы подъ Пасху провела въ тревожныхъ мечтахъ, мысляхъ и думахъ о самой себѣ и о тѣхъ, съ кѣмъ была тѣсно связана ея прошедшая и настоящая жизнь и съ кѣмъ вязалась, по ея мыслямъ, ея будущая жизнь. Она, какъ читатель вѣроятно замѣтилъ, не была дѣвушкой робкой, застѣнчивой и скрытной. Она не воспитывалась въ какомъ-либо аристократическомъ женскомъ пансіонѣ или институтѣ; у ней никогда не было гувернантокъ; ей шелъ всего одиннадцатый годъ, когда умерла ея мать; судьба послала ей въ мачихи женщину немного старше ея лѣтами, но очень практичную, посвятившую все свое время на управленіе громадными имѣніями мужа, — и въ характерѣ Катерины Дмитріевны не было и слѣдовъ наивной стыдливости, свѣтскаго кокетства, условной скромности, безпредметной сентиментальности, рефлективной чувствительности и т. п. добродѣтелей, которыя въ большинствѣ случаевъ суть продукты барственно-женскаго вліянія какъ въ мальчикахъ, такъ и въ дѣвушкахъ. На выработку характера Катерины Дмитріевны почти исключительное вліяніе имѣли только отецъ и старушка-няня: отецъ былъ для нея наставникомъ и другомъ, а подругой была няня, бывшая крѣпостная, съ вѣрующею въ Бога и правду душою, съ любящимъ и добрымъ сердцемъ, съ здравымъ природнымъ умомъ, почти чуждая холопства, лукавства и лжи и прекрасный знатокъ умныхъ народныхъ пословицъ, пѣсенъ и сказокъ. Покойная мать успѣла сообщить дочери глубокую вѣру въ Бога, сильную любовь къ музыкѣ и умѣнье хорошо говорить на русскомъ, французскомъ и нѣмецкомъ языкахъ; няня сообщила вѣрѣ, музыкѣ и языку дѣвушки искренность, задушевность, правдивость; отецъ далъ ей знаніе математики, естественныхъ наукъ и особенно исторіи, которую онъ старался превратить для нея во что-то совмѣщающее въ себѣ и литературу, и исторію религіозныхъ вѣрованій, и политическую экономію, — и все это съ подкладкой любви къ правдѣ, вмѣстѣ съ любовью къ порядку, къ постепенному и послѣдовательному движенію впередъ, и нелюбовью въ насилію, которымъ онъ объяснялъ неуспѣхъ всѣхъ историческихъ явленій, имѣвшихъ хотя и прекрасную цѣль. Словомъ, отецъ былъ на-половину реалистъ, на-половину идеалистъ, на-половину западникъ, на-половину славянофилъ, — и его дочь была рельефнымъ, болѣе живымъ и болѣе выпуклымъ отраженіемъ отца. Идеализмъ дѣвушки сообщалъ всѣмъ ея поступкамъ и дѣйствіямъ мягкость, деликатность, искренность и задушевность, а ея реализмъ расширялъ горизонтъ мысли, уносилъ мечты дѣвушки не къ небу, а къ землѣ, сообщалъ ея словамъ ясность, рѣчи — искренность, дѣйствіямъ и поступкамъ — глубокую жизненность, какъ бы весь умъ дѣвушки, вся душа ея участвовали въ ея поступкахъ и дѣйствіяхъ.

А на дворѣ весна съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе вступала въ свои права. Утренніе морозы были почти незамѣтны; снѣга уже не было и слѣдовъ; солнце въ полдень свѣтило ярко и тепло; вечера становились длиннѣе и свѣтлѣе, ледъ прошелъ на рѣкѣ; трава кое-гдѣ начала зеленѣть; древесныя почки замѣтно полнѣли; въ поле начали гонять скотъ; дѣти-оборванцы навязчиво предлагали на каждомъ перекресткѣ улицъ пучки изъ блѣдно-синихъ цвѣточковъ подснѣжника… И дѣвичье сердечко Катерины Дмитріевны забилось по-весеннему, и ея молодая грудь ускоренно дышала, и въ ея умной головкѣ, какъ вѣтромъ поднятыя волны въ морѣ, носились, сталкивались, шумѣли и переливались мысли и думы, много мыслей и думъ. Работа, чтеніе и размышленіе о читанномъ теперь казались ей безцѣльными, мало относящимися къ ней самой и къ той роли матери, къ которой она старалась приготовить себя, по совѣту отца; игра на фортепіано скоро утомляла и еще болѣе волновала кровь. Отецъ былъ весь погруженъ въ постройку земствомъ желѣзной дороги, мачиха — въ приготовленія къ весенней поѣздѣ по имѣніямъ, няня говѣла, сильно постилась и молилась съ утра до ночи, — и разговоры съ отцомъ, мачихой и няней, прежде такъ хорошо разъяснявшіе всѣ тревоги дѣвушки, теперь казались ей однообразными, скучными… Она нетерпѣливо ждала окончанія праздниковъ, чтобы поскорѣе уѣхать съ мачихой изъ города по имѣніямъ, избрать одно изъ нихъ, наиболѣе глухое, вблизи деревни, вблизи рѣки и лѣса, — и начать тамъ свою первую живую работу, пробовать свои силы при обученіи крестьянскихъ ребятишекъ грамотѣ, какъ надумала она сама и съ пользой чего соглашался и отецъ, чтобы дочери «не было скучно до выхода замужъ».

«Чтобы не скучать? — начинала думать дѣвушка, когда чтеніе сухихъ педагогическихъ книгъ или игра на фортепіано надоѣдали ей и она задумывалась, сидя за столомъ въ кабинетѣ или медленно прохаживаясь по залѣ. — И неужели такъ нужно и такъ живутъ всѣ до выхода замужъ?… Почему это Могутовъ увѣряетъ, что дѣвушка должна выходить замужъ въ двадцать пять, даже въ тридцать лѣтъ? — задала она громко вопросъ. — Развѣ только въ тридцать лѣтъ можно быть Порціей?… Не понимаю!.. Прочту еще разъ».