Михаил Пришвин - Том 1. В краю непуганых птиц. За волшебным колобком

– Степь ведь такое дело, – сказал секретарь уездного съезда, – где еще есть на земле такое место? Вот я, как есть, возьму плетку, сел на коня и пропал, и знаю, что не помру, каждый меня примет, живи хоть неделю, хоть две.

– Хоть месяц! – сказал агент Зингера.

– Хоть год! – воскликнул учитель.

– Сколько хочешь живи, – заговорили все и вспомнили про политического ссыльного, как он жил в городке и вдруг ушел в степь и там пропал.

– Может быть, умер? – спросил я.

– Жив! – сказали все.

«Есть такая страна, где можно быть и не быть», – думали мы. Кувардак наконец поспел; откупорили бутылки, чокнулись; радостное настроение все возрастало.

Есть за этими синими горами страна Арка.

– Есть! – восторженно говорил содержатель соленого озера, уже подвыпивший.

– Есть, есть! – чокались мы.

– Господа, а кто нам это открыл? – сказала жена помощника лесничего, указывая на меня. – Ведь это гость наш, он первый спросил аксакала, что значит Каркаралы.

– Ваше здоровье! – чокались со мной.

– Освежили, очень, очень освежили! Господа, мы попросим гостя написать свое имя на камне.

– Непременно!

– Извините, господа, карандаш у меня обыкновенный, а скалы такие большие.

– Мы увеличим!

– Охота, путешествие! – ликовал добрый толстяк, восторженно глядя на меня. – Господа, да неужели же опять в клуб катить шары, играть в карты?

– Верно, – поддержали охотники, – еще обыграют и не проспишься, а на охоту сходил – придешь свеженький.

– А лучше всего, господа, – сказал учитель, – книжечку почитать.

– Освежили, очень, очень освежили!

В общем, пикник сошел хорошо. Поддерживая друг друга и следуя за трезвым старшиной клуба, мы благополучно спустились в глубину оазиса.

Брань, широкая, как море, и звучная, как лес на горе! Это православный народ бранит того, кому, по всеобщей народной уверенности, одному живется весело, вольготно на Руси. Спросите первого встречного крестьянина, каков у них поп, и почти всегда получите один и тот же ответ: «Грабитель!» И до того уж мы привыкли к этому, что и не удивляемся дикому сочетанию слов: священник – грабитель. Русская жизнь вообще так богата устоявшимися противоречивыми формами, что для того, чтобы видеть, необходимо постоянно, как молитву, твердить себе: «Я – не здешний, я вижу и слышу все это в первый раз, удивляюсь, удивляюсь…»

Заговорив себя так, войдите в семью ругаемого попа, осмотрите его жалкую обстановку, прислушайтесь к ропоту матушки.

– Nicht standes gemuss [47],– скажете, вообразив себя иностранцем из немцев.

А зависть народная этому «житью» беспредельна, ни с чем не сравнима… Удивительное противоречие!

Но это что! Вот дальше, когда вы задумаетесь с батюшкой и матушкой о судьбе их детей. Сыновья священника получили духовное образование и все хотят сделаться ветеринарами. Они предпочитают скромнейшее место лекаря животных завиднейшему, по мнению народа, положению священника. Они делают это не по идейному разрыву «отцов и детей». Напротив, бегство детей – чисто стихийное, и сам батюшка тут же вам и объяснит, что есть две причины сему пагубному явлению: первая – это материальная необеспеченность духовного лица, а вторая – дурное отношение к нему общества. В таких условиях скромнейшее место ветеринара является желанной целью.

Народ выживает попа, конечно, вовсе не потому, чтобы в нем не нуждался. И на место ушедшего образованного вступает, конечно, другой, из низшей среды, с более простыми инстинктами. Этому помогают наверху. Устраиваются даже какие-то облегченные, чуть ли не четырехлетние, курсы для этих новых людей.

Такова общая схема; но если спуститься вниз, в частности, какие тут запахи! «Зверь со свежим чутьем тут с ума бы сошел», – как сказал один счетчик последней петербургской переписи, спускаясь в подвальные этажи какого-то окрайного дома в столице.

Зато какая же должна быть личность священника, если и в такой обстановке его деятельность получит всеобщее народное признание, если каждый крестьянин с величайшим уважением отзовется о нем, если вы сами, воображающий себя иностранцем, чтобы не притупить чутье, – вы, неверующий и сомневающийся во всем, – в этом случае скажете: «Вот настоящий, цельный человек, каких мало теперь в городах».

Я говорю об отце Георгии из села Спас-Чекряк и хочу передать здесь свои впечатления не в назидание другим пастырям, а просто с этнографической точки зрения, как когда-то приходилось говорить о певце былин, встреченном на Крайнем Севере, на острове одного дикого лесного озера.

Священник отец Георгий, или, как называет его народ, отец Егор, пользуется теперь в народе почти такой же известностью, как некогда старец отец Амвросий. Некоторые говорят, что оптинский старец «угадывал» лучше, но другие уверяют, что и этот все видит, а кроме того, у отца Егора «молитвенный дар» – служит хорошо. С этой(оценкой, конечно, не согласятся люди, причастные к культу отца Амвросия, но мы говорим здесь в условиях живой действительности. Отец Георгий имеет и прямое отношение к оптинскому старцу: от него он получил благословение и поставление жить в глухом селе Чекряк, в одном из самых бедных приходов Волховского уезда. Отец Георгий – не монах, как старец Амвросий, а до сих пор обыкновенный священник и всю жизнь свою провел в миру, в обыкновенных условиях, что, с одной стороны, лишает его обычного ореола подвижника, но, с другой – ставит его ближе к тому (и таких людей очень много на Руси и из простого народа), кто не очень обольщается ореолами прошлого.

Дело отца Георгия все на виду. Тридцать лет тому назад он поступает в маленький, беднейший приход Волховского уезда, в сорока верстах от железной дороги. Церковь в селе Чекряк была деревянная, завалюшка, похожая на часовню. Отношение населения, конечно, – обычное: у попа глаза завидущие, руки загребущие. Жизнь – почти нищего, и очень понятно, что матушка молодого священника ропщет.

Теперь, через тридцать лет, над тем «ровочком», где до сих пор стоит церковь-завалюшка, далеко виднеется великолепный каменный храм, возле храма стоит трехэтажное здание приюта для крестьянских детей и небольшая больница, недалеко от села – еще одно прекрасное здание – школа для подготовки сельских учителей; в уезде есть еще несколько школ, построенных тем же отцом Георгием; есть даже два или три имения, доходы с которых идут на развитие образовательного дела в крестьянской среде. Сам отец Георгий живет теперь не в лачуге, как раньше, а в хорошем доме с большими светлыми окнами; у счастливой матушки на дворе гуляют стада кур и всякой другой птицы. Никому из народа, однако, и в голову не придет попрекнуть батюшку его благоустроенной личной жизнью; напротив, пишущему это не раз приходилось слышать похвалу, что священник и сам живет хорошо, умеет жить. Дело священника все на виду; советы – советами, служба – службой; а вот еще храм, приют, школы, имения, доходы с которых идут на общественное дело. Да и советы его – не какие-нибудь, а самые житейские и дельные. Не только крестьяне советуются в своих немудреных делах, а купцы, помещики, весь целиком город Волхов ведет свои дела по указанию священника; управа присылает свои сметы.