Евгений Салиас - Экзотики

— Quelle idée! — воскликнула графиня. — Не она пролѣзаетъ, а къ ней всѣ лѣзутъ. Кто только у нея не бываетъ! Недавно пріѣзжій китайскій посланникъ былъ у нея съ визитомъ. Одинъ изъ орлеанскихъ принцевъ, каждый разъ, что бываетъ въ Парижѣ, заѣзжаетъ къ ней.

— Вотъ какъ!

— Наконецъ, она самая добрая женщина, какую я когда-либо встрѣчала. Многіе ей многимъ обязаны. Да зачѣмъ далеко ходить. Я ей такъ многимъ обязана, что во вѣкъ не сосчитаюсь.

— Vrai? — дивилась Эми.

— Наконецъ, я вамъ повторяю, это — умнѣйшая женщина. А въ такихъ случаяхъ, какъ наше общее съ вами теперешнее дѣло, баронесса — неоцѣненный человѣкъ…

И послѣ мгновеннаго молчанья графиня прибавила, смѣясь:

— У нея одинъ порокъ. Но ужасный. Quelque chose de monstrueux.

— Что такое?..

— Спросите лучше: кто такой? Это ея дочь, которую всѣ зовутъ «Кисъ-Кисъ», а она не кошечка, она скорѣе — щенокъ, пантера.

— Она вѣдь почти еще ребенокъ, — замѣтила Эми.

— Ей нѣтъ еще шестнадцати лѣтъ. Правда. Но на дѣлѣ иногда кажется, что ей двадцать пять и болѣе.

— Почему?

— Она развита не по лѣтамъ, эта soit disant «кошечка».

— Тѣмъ лучше, графиня.

— Нѣтъ. Вы меня не понимаете. Впрочемъ оставимъ этотъ разговоръ. Я, какъ другъ баронессы, не должна дурно говорить даже объ этомъ дьяволенкѣ, ce diablotin.

— О, о! — воскликнула Эми удивленная. — За что вы такъ ее называете?

Въ эту минуту карета повернула въ узкую улицу, въ концѣ которой виднѣлся Люксембургскій садъ, и графиня вмѣсто отвѣта выговорила:- Nous y voilà!

Карета миновала большой порталъ стариннаго стиля и въѣхала въ узкій и длинный дворъ въ родѣ корридора. Стѣны двухъ сосѣднихъ домовъ, выходящихъ на улицу и сдавившихъ этотъ въѣздъ, были сверху до низу сплошь покрыты сѣрой сѣтью вѣтвей плюща, теперь безъ листвы.

Было очевидно, что у этого стариннаго отеля былъ когда-то широкій дворъ и экономическія соображенія нашего времени заставили домовладѣльца затѣснить его постройкой двухъ доходныхъ домовъ на улицу, гдѣ были квартиры и внизу магазины.

Баронесса Вертгеймъ жила на широкую ногу и все доказывало, что у нея большія средства. А между тѣмъ ходили слухи, что у нея нѣтъ никакого состоянія. Нѣкоторые говорили что она живетъ на счетъ богача Герцлиха. Большинство считало это возмутительной клеветой. Дальновидные люди шутили, что при массѣ клеветъ, находящихся въ обращеніи, подобно денежнымъ знакамъ, и правда легко сойдетъ за клевету.

Юный сынъ баронессы недавно женился на бѣдной дѣвушкѣ изъ русскаго семейства съ Кавказа, но, поселившись отдѣльно отъ матери, зажилъ, казалось, еще шире, чѣмъ она сама. Молодые Вертгеймы давали блестящіе балы.

Баронъ Герцлихъ, не стѣсняясь, при всѣхъ говорилъ Вертгейму «ты» и «Фрицъ».

Все это было загадкой, удивительной, ибо необъясненной. Но парижанъ ничѣмъ не удивишь.

Баронессу Юлію Фуртъ-фонъ-Вертгеймъ хорошо зналъ весь high life Парижа, давъ ей фамилію собственнаго сочиненія: la baronne de Vertème.

Баронессѣ было уже тридцать семь лѣтъ, хотя на видъ она казалась молодой и интересной «бальзаковской женщиной», благодаря правильнымъ чертамъ и чистому цвѣту лица безъ единой морщинки… Только кой-гдѣ блестѣвшіе серебряные волосы могли предательски выдавать ея года.

Во всякомъ случаѣ, баронесса еще недавно внушила серьезную страсть одному юному испанцу изъ парижскаго посольства и съ трудомъ отдѣлалась отъ этого неудобнаго поклонника, который грозился застрѣлиться.

Въ своей средѣ баронесса считалась замѣчательно умной женщиной и ея боялись. Репутацію эту она пріобрѣла чрезвычайной ловкостью, а отчасти и смѣлостью въ тѣхъ случаяхъ, когда женщины теряются и бросаются за помощью друзей и пріятельницъ.

За то если она сама никогда не обращалась за помощью, къ ней многіе шли за совѣтомъ и поддержкой, и въ мелочахъ, и въ серьезныхъ вещахъ. Вдобавокъ всѣ посылали другъ друга. Это будто вошло въ привычку.

— Il faut consulter la baronne, — заявлялось всѣми, и всякій зналъ, о комъ именно идетъ рѣчь. А между тѣмъ женщина, игравшая видную роль въ пестрой космополитической средѣ, была темнаго происхожденія, про нее говорили: «Elle n'est pas née du tout».

Когда-то, около двадцати лѣтъ назадъ, молодая дѣвушка лѣтъ семнадцати, дочь учителя, обрусѣлаго нѣмца, съ фамиліею Шмидтъ, кончила курсъ въ московскомъ пансіонѣ, гдѣ отецъ давалъ уроки, и тотчасъ же поступила гувернанткой въ домъ пожилой княгини-вдовы, жившей въ глуши приволжской губерніи. Пробывъ здѣсь съ полгода, она при посредствѣ стариннаго пріятеля отца перешла на другое мѣсто прямо въ Петербургъ. Здѣсь она попала въ среду полу-русскую, полу-нѣмецкую, гдѣ были и богатые негоціанты, и видные чиновники.

Благодаря красивому лицу и извѣстной доли кокетства, въ особенности благодаря чрезвычайной скромности, не природной, и искусно сыгранной, она всѣмъ нравилась: и мужчинамъ, и женщинамъ, и старымъ, и молодымъ.

Обладая отъ природы умѣньемъ нравиться, она развивала и изощряла въ себѣ этотъ даръ, ожидая, что онъ, какъ капиталъ, принесетъ проценты.

И у юной Юліи Шмидтъ тотчасъ же явились поклонники, въ числѣ которыхъ даже оказались два преображенца, — одинъ собственникъ банкирской конторы и одинъ директоръ хозяйственнаго департамента.

Однако эти поклонники вскорѣ поставили ее, въ качествѣ гувернантки и компаньонки при взрослыхъ дѣвушкахъ, въ неловкое положеніе. Мать этихъ дѣвушекъ косо смотрѣла на подобнаго рода успѣхи своей гувернантки. Вдобавокъ дочери ея были очень дурны собой, а Юлія была красива.

Вскорѣ пришлось покинуть мѣсто и взять другое. Здѣсь, въ этой новой семьѣ, старшій сынъ — отчаянная голова — влюбился въ Юлію, хотя она въ этомъ была нисколько не виновата. Произошла цѣлая исторія. Отецъ молодого человѣка почти выгналъ ее въ одинъ прекрасный вечеръ, и она очутилась въ какихъ-то грязныхъ меблированныхъ комнатахъ.

Недѣли двѣ или три она искала новое мѣсто, нашла его у нѣмцевъ-негоціантовъ и послѣ сравнительно избраннаго общества, гдѣ были гвардейцы и attachés d'ambassade, она попала въ среду торговыхъ агентовъ, путешествующихъ приказчиковъ, магазинщиковъ.

Не прошло года послѣ ея пріѣзда въ Петербургъ, какъ она чувствовала уже, несмотря на молодость, какую-то крайнюю усталость отъ подобнаго рода жизни. Она ясно видѣла, что гувернанткой быть не можетъ. Лучше сдѣлаться самой приказчицей, кассиршей или чѣмъ-либо, гдѣ явится относительная самостоятельность, гдѣ не будутъ отъ зари до зари понукать, попрекать и по первому поводу выгонять на улицу, какъ горничную.

За это время, съ самаго пріѣзда въ Петербургъ, около Юліи былъ пожилой уже человѣкъ подъ пятьдесятъ лѣтъ, который былъ знакомъ съ ея отцомъ съ юношества. Когда-то оба были вмѣстѣ въ петербургской нѣмецкой школѣ. Это былъ нѣкто г. Фуртъ, который, покуда Шмидтъ давалъ уроки рисованія, занялся торговлей и сталъ почти однимъ изъ главныхъ оптовыхъ поставщиковъ Петербурга и провинціи, по одной спеціальности — аптекарскіе товары.