Зинаида Гиппиус - Том 6. Живые лица

Нет, лучше б из нас на свете
И не было никого.
Только бы звери, да дети,
Не знающие ничего.

Ряды, ряды невестных,
Как девушки, свечей,
Украшенных чудесно
Венцами из огней.

И свет, и тишь, и тени,
И чей-то вздох – к Тебе…
Склоненные колени
В надежде и мольбе.

Огонь дрожит и дышит
И розами цветет.
Она ли не услышит?
Она ли не поймет?

О, это упованье!
О, эта тишина!
И теплое сиянье,
И нежность, – и Она.

Ты не приходишь, но всегда, –
Чуть вспомню, – ты со мною.
Ты мне – как свежая вода
Среди земного зноя…

Среди цепей, среди огней,
В железном грохоте и стуке,
Влачу я цепь недобрых дней.
Болят глаза, в мозолях руки,
Но горестный привет я шлю
Тебе, мое изнеможенье:
Я недостойную люблю,
Я жду, хочу, ищу забвенья.
Свистите, скользкие ремни!
Вы для меня, как шелест крыльный.
О пусть длиннее длятся дни,
И гром, и лязг, и ветер пыльный!
Страшусь ночей я тихих… Вновь
Она стоит передо мною,
Моя позорная любовь,
Она, чье имя не открою.
Ее одну, ее одну
Я в сонном стоне призываю…
Как изменившую жену,
Люблю ее – и проклинаю.

Неожиданность – душа другого,
Удивляющая вновь и вновь.
Неожиданность – всякое слово,
Всякая ненависть и любовь.

Неожиданностей ожидая,
Будь же готовым им стать слугой.
Неожиданность еще двойная,
Если женщина – твой «другой»,

Был тихий вечер и весна.
Нам звезды светили любовно.
Вы мне сказали: я верна,
Но – верностью не безусловной!

Услышав это в первый раз
(Я знал лишь верность без условий),
С улыбкой я взглянул на вас
И отошел – не прекословя.

До самой смерти… Кто бы мог думать?
  (Санки у подъезда. Вечер. Снег.)
Никто не знал. Но как было думать,
  Что это – совсем? Навсегда? Навек?

Молчи! Не надо твоей надежды!
  (Улица. Вечер. Ветер. Дома.)
Но как было знать, что нет надежды?
  (Вечер. Метелица. Ветер. Тьма.)

Тихонько упрекала
Любовь свою Сестру:
Оставить убеждала
Жестокую игру.
Шептала ей: «Послушай,
Упрямицей не будь!
Оставь людские души,
Не трогай их, забудь.
И я несу терзанья,
И я пытаю их.
Но сладки им страданья
И раны стрел моих.
Ты ж – словно тихим жалом
Пронзаешь дух и плоть,
Отравленным кинжалом
Не устаешь колоть…
А потому не странно
(И вечно будет так),
Что я для них желанна,
А ты для них – как враг».
– «Сестрица, я не злая,
Ведь я тебе Сестра!
Всё знаю и сама я,
И это не игра.
Прости, что прекословлю,
Пойми, пойми меня!
Я в душах путь готовлю
Для твоего огня.
Поверь: моей отравы
Не знавший человек –
Тебя, с твоею славой,
Не примет он вовек!
И видишь: от кинжала
Сама я вся в крови…»
Так отвечала Жалость
Сестре своей – Любви.

Откуда плывут эти странные звуки?
В них горечь свиданья, в них тайна разлуки,
На здешнюю муку нездешний ответ.
Из дальних покоев волна их струится.
На арфе любимой играет царица,
Жена Александра – Елизавет.
На струнах лежат ее нежные руки,
И падают, падают легкие звуки.
Их ангел как будто на крыльях принес.
Но падают тихими каплями слез.

Ты оглянулась… Было странно,
Взор твой встретив, – не полюбить.
Но не могу я тебя от Жанны
В сердце моем отъединить.

Жанна и Ты… Обеим родная,
Та, которой душа верна,
Нежная, грешная и святая,
Вечно-трепетная страна

Ты и она – вы досель на страже.
Вместе с ней Одного любя,
Не испугаетесь силы вражьей;
Меч у нее – меч у тебя.

Есть на земле Слова: они как тени,
Как тень от тени, – в них не верю я.
И есть Молчанья – сны без сновидений,
Как бы предчувствие небытия.
Зато другие мне равно угодны;
И открывается душа моя,
Когда Слова крылаты и чисты…
Когда Молчанья трепетно-свободны,

И грустно мне, что слов не любишь ты.

  Когда разлуку здесь, в изгнаньи,
  Мы нашей волей создаем,
  Мы ею гасим обещанье
И новых встреч, свидания в краю ином.

  Любовь всегда, везде одна.
  И кто не Высшим указаньем
  Здесь, в этом мире расстается –
  Того покинула она.
  Покинула и не вернется.
Не даст исполниться святым обетованьям.

Разлукой вольной – вечный круг
Смыкается и там, за гранью:
Прощанье в нем без упованья…
Разлука вольная – страшнее всех разлук.

Дойти бы только до порога!
Века, века… И нет уж сил.
Вдруг кто-то властно, но не строго
Мой горький путь остановил.
И вижу: дальше нет дороги.
Сверкают белые огни.
Старик, у двери, на пороге
Рукой мне машет: «отдохни!»

Ужели новое томленье?
Опять века, века, века
Здесь, на пороге? С нетерпеньем
Я поглядел на старика
И тотчас начал сказ мой длинный:
Волнуясь, путаясь, спеша,
Твердил и каялся: повинна
Во всем, во всем моя душа!
И нет такого дела злого,
Какого б я не совершил… –

Старик, с усмешкою суровой,
Поток речей моих прервал:
«Не торопись! Кто ни прибудет,
Во всем винит себя тотчас:
Там разберут, мол, и рассудят
И все грехи простят зараз.
Грехов у каждого не мало.
Ты огулом казниться рад…
А разберись-ка сам сначала,
Найди, в чем был – не виноват.
Подумай, сядь вот здесь, на камне,
Спроси у сердца своего…»

Опять века… Да что века мне!
Не мог придумать ничего.
Мелькают тени прегрешений –
Гордыня, страх, упорство в зле,
Измена…
    О, старик! В измене
Я был невинен на земле!

Пусть это мне и не в заслугу,
Но я Любви не предавал.
И Ей – ни женщине, ни другу –
Я никогда не изменял!
Быть может, надо на пороге
В томленьи ждать еще века –
Лишь об измене нет тревоги,
Лишь от нее душа легка;
К суду готовлюсь – за другое,
И будь что будет впереди!

Но он, дрожащею рукою,
Дверь отомкнул передо мною:

«Суда не будет. Проходи».

Не отдавайся никакой надежде
И сожаленьям о былом не верь.
Не говори, что лучше было прежде…
Ведь, как в яйце змеином, в этом Прежде
Таилось наше страшное Теперь.