Зинаида Гиппиус - Том 6. Живые лица

  22, 25… целых 8!
Далеко стонет бледная Лебедь,
Этот март невесенен, как осень…
  25… 26 – будет 91
  Будет 9… Иль 100? 90?
Под землей бы землею прикрыться…
Узел туг, а развяжется просто:
  900, 27, но не 30.
  900, да 17, да 10…
Хочет Март Октябрем посмеяться,
Хочет бледную Лебедь повесить,
  Обратить все 17 – в 13.

Господи, дай увидеть!
Молюсь я в часы ночные.
Дай мне еще увидеть
Родную мою Россию.

Как Симеону увидеть
Дал Ты, Господь, Мессию,
Дай мне, дай увидеть
Родную мою Россию.

Меж двумя горами, Черной и Красной,
мы, безумные, метались тщетно.
Катится меж Черной и Красной
огненная стена из Этны.

Запрягли индюшек – рвемся налево,
запрягли свиней – бежать направо,
но нет спасенья ни направо, ни налево,
и ближе дышит, катится лава.

Катится с металлическим скрипом,
с тяжелым подземным лаем.
Опаленные, оглушенные скрипом,
мы корчимся, шипим – и пропадаем.

Суровый замок на скале-иголке.
  Над пепельностью резких круч
  Лет голубей, свистящий шелком,
И сырь сквозистая заночевавших туч.

Бойниц замшенных удивленный камень,
  И шателенка, с белым псом,
  В одежде шитой серебром,
С весенним именем – с осенними глазами,

Здесь все воспоминания невнятны:
  Слились века и времена,
  Как недосмотренного сна
  Едва мерцающие пятна.

Здесь – в облачном объятии дремать,
  В объятии сыром и тесном,
  Но жить – нельзя… А вспоминать –
  Зачем? О чем?
        О неизвестном?

Падающая, падающая линия…
Видишь ли, как всё иное
Становится день ото дня?

Чашка разбилась синяя.
Чашка-то дело пустое,
А не скучно ли тебе без меня?

Падает падающая линия…
Не боюсь, что стало иное,
Не жалею о прошедшем дне,

Никакого не чувствую уныния.
Ты не видишься почти со мною,
Но ты вечно скучаешь обо мне,

Ибо чашка-то не разбилась синяя.

Что мне – коварное и злое данное:
я лишь о должном говорю,
я лишь на милое, мне желанное,
на него одно смотрю.

Радость помнится, не забудется,
надежно сердце ее хранит.
И не минуется, скоро сбудется
то, чем душа моя горит.

Не отвержено, не погублено
Всё, любимое Тобой.
И я увижу глаза возлюбленной,
увижу здесь, на земле, живой.

Ты отдаешь утрясенной мерою.
Господи! Знаю, что воля – Твоя,
но не боюсь, ибо радостно верую:
Ты хочешь того, чего и я.

Смерч пролетел над вздрогнувшей вселенной,
Коверкая людей, любовь круша.
И лишь одна осталась неизменной
Твоя беззлобная душа.

Как медленно в пространстве безвоздушном
Недель и дней влечется череда!
Но сердцем бедным, горько-равнодушным,
Тебя – люблю, мой верный, навсегда.

Посмотри в жаркие окна,
в небесный фарфор.
Чей это желтый локон
вьется из-за гор?

Ширится, крутится круче…
Что это? Не гроза ль?
Но почему под тучей
забагровела даль?

Вся в искрах странная хмара…
Нет, не гроза, не гроза!
Это лесного пожара
огненные глаза.

Ало мглы загорелись…
Дымы – как фимиам…
Маковое ожерелье
вспыхнуло по холмам.

А с неба кто-то струями
льет сверкающий зной:
белое горнее пламя –
в красный огонь земной.

Любовь уходит незаметно,
Она бездейственно не ждет.
Скользит, скользит… И было б тщетно
Ее задерживать отход.

Не бойся этого скольженья.
Ты так легко ослепнешь вновь,
Что позабудешь и прозренья
И слово самое любовь.

Проходили они, уходили снова,
Не могли меня обмануть…
Есть какое-то одно слово,
В котором вся суть.

Другие – сухой ковыль.
Другие все – муть,
Серая пыль.

Шла девочка через улицу,
Закричал ей слово автомобиль…
И вот, толпа над ней сутулится,
Но девочки нет – есть пыль.

Не правда ли, какие странные
Уши и глаза у людей?
Не правда ли, какие туманные
Линии и звуки здесь?
А мир весь
Здесь.
Для нас он – потери…

Но слово знают звери,
Молчаливые звери:
Собачка китайская,
Голубая, с кожей грубой,
В дверях какого-то клуба
Дрожит вечером майским,
Смотрит сторожко, –
Молчит тринадцать лет,
Как молчит и кошка
В булочной на Muette.

Звери сказать не умеют,
Люди не знают,
И мир, как пыль, сереет,
Пропадом пропадает…

О моря тишь в вечерний час осенний!
О неба жемчуг, – белая вода!
И ты, как золотой укол, звезда,
И вы, бесшелестных платанов тени, –
  Я не любил вас никогда.

Душа строга и хочет правды строгой.
Ее поймет, ее услышит Бог.
В моей душе любви так было много,
Но ни чудес земли, ни даже Бога
  Любить – я никогда не мог.

Зарниц отверзтые блистаньем вежды,
Родных берез апрельские одежды,
На лунном море ангелов стезя –
И вас любить? Без страха и надежды,
  Без жалости – любить нельзя.

А вы, и Бог, – всегда одни, от века
Вы неподвижный пламень бытия.
Вы – часть меня, сама душа моя.
Любить же я могу лишь человека,
  Страдающую тварь, как я.

Не человека даже – шире, шире!
Пусть гор лиловых светит красота
И звезды пышно плавают в эфире,
Любовь неумолима и проста:
Моя любовь – к живому Лику в мире,
  От глаз звериных – до Христа.

Ты Жизни всё простил: игру,
Обиду, боль и даже скучность.
А темноокую ее Сестру?
А странную их неразлучность?..

Хочешь знать, почему я весел?
Я опять среди милых чисел.

Как спокойно меж цифр и мер.
Строг и строен их вечный мир.

Всё причинно и тайно-понятно,
Не случайно и не минутно.

И оттуда, где всё – кошмары,
Убегаю я в чудо меры.

Как в раю, успокоен и весел,
Я пою – божественность чисел.