Феликс Светов - Отверзи ми двери

- Лева, да я тебя просто не узнаю? - Саша тоже стоял и разводил в недоумении руками. - Ты чем все эти годы занимался, откуда такие, так сказать, религиозные реакции?

- Лев Ильич крестился неделю назад, - вставил Костя. - Сильное потрясение для непосредственной натуры. Мы уж с ним объяснялись на этот счет.

- Крестился?!.. Да не может того быть!.. Мама! - крикнул Саша, шагнув к двери и распахивая ее. - Мама! Ты слышишь? Иди-ка сюда!..

- Что случилось, Сашенька? Ты такой встревоженный? Чай на столе... Прошу.

- Ты слышишь, мама, Лева наш выкинул номер - крестился! Кстати - ну прямо в самый раз к нашему недавнему разговору...

Ангелина Андревна вглядывалась в Сашу, пытаясь понять его отношение.

- Лева?.. Да, это случается. Вот и у Юрия Владимировича, покойного твоего отца, был приятель, забыла фамилию... тоже выкрест. Еще до революции, он потом крупным нэпманом стал. Но ведь не помогло. Сгинул, как многие...

- Мамочка, ты прелесть! - расхохотался Саша. - Ну в самую точку! А? Костя, не правда ли?.. Ну идемте чай кушать, хотя по такому торжественному случаю можно и наливочку, мама, а? Ту, заветную?..

Они сидели в столовой, за большим овальным столом, накрытым белой хрустящей скатертью. Над столом люстра: "Паникадило восемнадцатого века, вспомнил Лев Ильич, - музейная вещь". Все то же серебро, посуда, рокфор, ветчина, сверкающее в вазочках варенье... Ангелина Андревна торжественно внесла графинчик с темно-алым напитком.

- Все как ты просил, Сашенька!..

- Ну и отлично, мама. Прошу, приступим...

Саша налил всем из графинчика и встал, высоко подняв рюмку, хрусталь вспыхнул алым пламенем.

- Я прошу выпить за моего старого приятеля, - звонко произнес Саша. - Я помню его кудрявым черномазым мальчиком в красном галстуке...

"Чего врешь-то, - обозлился Лев Ильич, - мы и не виделись, когда я в школе учился..."

- ... Я вспоминаю его чернявым студентом, пусть он простит меня, но из песни слово не выкинешь, просиживающим штаны за конспектами по основам марксизма-ленинизма. И вот, он теперь перед нами, уже не такой чернявый, поседевший, в новом качестве, бесстрашно шагнувший в православие...

- Что уж ты, Саша, как на поминках? Тон такой... - брякнула Ангелина Андревна.

Лев Ильич посмотрел на нее с нежностью.

- Напрасно, мама! Лева как бы заново родился. Ты б послушала, сколько в нем пылу и жару, страсти, готовности ломать и преобразовывать по своему разумению нашу глупую старую церковь... За тебя, Лева!..

"Надолго ль меня хватит? - размышлял Лев Ильич. - Однако я тут отогрелся, ничего не скажешь. Почему это все у меня теперь не так выходит, все, что было прежде, стало быть, надо переоценивать?"

- Прекрасный напиток,- сказал он. - Вы мастерица, Ангелина Андревна.

- Еще бы, Лева, это наш старый семейный секрет... Что-то я не поняла Сашенькиной речи, что это ты, Левушка, затеял ломать и строить?

- Саша по обыкновению шутит, имея в виду, прежде всего, сделать дурака из своего собеседника - с ним ему тогда легче разговаривать.

- Юпитер! Ты сердишься... - погрозила пальчиком Ангелина Андревна. Ветчину очень рекомендую. Свежая, от Елисеева.

- Я лучше рокфора, если позволите, ладно уж... - наливка была крепкая, Льву Ильичу ударило в голову, сегодня он совсем ничего не ел.

- Ну что ты, Лева, ты теперь русский... одним словом, как бы и не еврей, можешь смело наваливаться на ветчину, - ухмыльнулся Саша.

- Сейчас Великий пост, - подал голос Костя, туго намазывая ветчину горчицей.

Саша покраснел.

- Да? - подняла брови Ангелина Андревна. - Надо ж, какая незадача. А это разве так серьезно? А я-то обрадовалась - и ветчина свежая, и очередь небольшая, и сегодня продавец-душка, мой всегдашний поклонник и доброжелатель...

- Видишь ли, мама, как писал сто лет назад Достоевский, еврей без Бога как-то даже и немыслим, его и представить себе нельзя без Бога. Это с одной стороны. А с другой, тот же наш великий писатель обронил, что мудрено и вообразить себе что-нибудь раздражительней и щепитильней образованного еврея. Вот, наш дорогой друг и представляет нам полную, так сказать, иллюстрацию неумирающей правды слов нашего классика. Как только совместить Христа с раздражительностью? Положим, Достоевский не Христа имел в виду, когда говорил о еврейском Боге - Иегову, так, пожалуй, надо понимать. А ты как думаешь, Лева?

- А я думаю про это примитивно, хотя и благодарю тебя за комплимент насчет моей образованности.

- В чем же твой примитив?

- А в том, что Христос был рожден от еврейской женщины, да и апостолы все были Ее единоплеменниками, не говоря о праотцах и пророках, вообще об избранном - Кем избранном? - народе.

- Да уж нельзя не согласиться, не слишком глубокая мысль, тем более едва ли свежая.

- А ты убежден, что здесь, я имею в виду в христианстве, свежая мысль ценнее, как, скажем, в случае ветчины?

Костя хмыкнул, попытался спрятать улыбку и закашлялся, даже слезы навернулись: "Может, это он горчицы хватил?" - вдруг развеселился Лев Ильич.

За столом никто, разумеется, не обратил на это внимания.

- Вы помните, Костя, мысль Василия Васильевича, - обратился к нему Саша, когда тот справился со своим кашлем, - что еврейская идея об их личной богоизбранности весьма преувеличена или, как он выразился: "чуть-чуть в отношении их лукава"? Дело в том, говорил Розанов, на которого ты сегодня в первый раз имел удовольствие посмотреть, хоть трудно представить себе человека, прикоснувшегося к русской культуре, а на Розанова взирающего недоуменно. Так вот, - он и обратил вниманье на то, что у Соломона, кроме Суламифи, этих самых других Суламифей было великое множество, хоть той первой - он о них и не сообщал. Израиль же настолько был самонадеян, так убежден, что у Господа он, конечно, один, что "одна девица", что Соломон, кроме как на нее, и глядеть ни на кого не захочет, что ту историческую объективность проглядел. А у Соломона, меж тем, было семьдесят цариц, семьсот жен и девиц без числа. Так что получается, что бедняжка Суламифь была всего лишь одной из девиц, а отнюдь не царица - а там и Персия была, и Египет, несомненно, да уж и матушка Русь, надо думать. Так что стоит ли так уж преувеличивать эту единственность и мистическую судьбу этого народца? Пора, пора царице поставить несколько замешкавшуюся служанку на свое место. Давно, впрочем, пора.

Лев Ильич даже позабыл о своей злости, он был поражен: "Вот так номер вот она образованность-то!"

- Ты это сам говоришь или Розанова цитируешь? - спросил он.

- Я его излагаю, - скромно ответил Саша. - Быть может, не совсем буквально, но за верность мысли ручаюсь.

- Какая память у Сашеньки! А?.. Ну что ж ты гостям не наливаешь, очень серьезный разговор за столом, хотя и красиво - Суламифь, Соломон, девицы без числа, цыгане...