Но, по известным началам ученых-экономистов, торговые интересы, при обширной конкуренции, непременно должны способствовать совершенству фабрикации. Литературные достоинства листков должны возрастать по мере того, как конкуренция увеличивается, хотя бы издатели ничего не имели в виду, кроме сбыта своих продуктов. Так бы, конечно, следовало ожидать; но, к сожалению, начала политической экономии оказываются решительно неприложимыми в настоящем случае. Вопреки ее соображениям, листки, появлявшиеся один за другим, не только не совершенствовались, а становились всё нелепее и скучнее. «Фантазер», {8}появившийся по времени, кажется, двадцатым, изумителен по своей нелепости и тупости, а «Бардадым», {9}один из последних листков, превосходит пошлостью и бездарностью всё, что только можно вообразить. Это обстоятельство, столь неблагоприятное для приложения у нас экономических теорий, может быть, как нам кажется, объяснено особенным характером тех сделок, посредством которых всякий старается у нас приобрести себе и увеличить свои выгоды. Это – характер Щукина двора, {10}где всякий сбывает свой товар на том основании, что у других всё дороже и хуже. Вам никогда не скажут на Щукином дворе, что торгуемая вами вещь стоит запрошенной цены потому-то и потому-то, не прибавивши к этому, что у других вы дешевле не купите, а между тем другие вас надуют, дадут гнилого, лежалого, старого, линючего и т. п. В этом выражается одна из особенностей всего нашего общества, во всех его классах: это – желание подставить ногу другому для того, чтобы самому опередить его. Ясно, что при такой системе конкуренция ни для кого не может быть особенно благодетельна. Но такая конкуренция не требует больших трудов, знаний и достоинств; поэтому она очень сильно распространена у нас между многими, вследствие недостатка действительных знаний, искусства и трудолюбия. К такой системе
охаиванья чужого для восхваления себя прибегли и наши юмористы издатели. Некоторые листки почти сплошь наполнены тонкими намеками на своих собратий, и если вы не следили за всеми листками, то вы, конечно, ничего не поймете из этих намеков. Грубая брань и тупые насмешки, направленные против собратов, никому не известных и ничем не замечательных, – вот чем думают веселить издатели листков свою публику, Главный их неприятель, их bête noire [2]– это «Bеcельчак»; о нем отзываются листки то с ожесточением, то с пренебрежением, но всегда желчно и неприязненно. «Весельчак», с своей стороны, не вытерпел нападений, хотя между этими маленькими зверьками он и представляет довольно большое животное (он выходит каждую неделю, по листу, тогда как из других листков только «Смеха» вышло пять выпусков в пол-листа, а другие ограничивались тремя, двумя, и всего чаще
одним выпуском). Он счел, вероятно, небезопасным молчать и поражал своих противников
стихами крайне жалкого свойства. Впрочем, может быть, в «Весельчаке» были и остроумные стихи и статьи действительно веселые. Мы не можем говорить о «Весельчаке» с полной уверенностью, потому что более половины нумеров его не видали. Странную судьбу, в самом деле, имеет этот «Весельчак». По-видимому, он распространен страшно: в трактирах он есть столь же необходимая принадлежность, как «Полицейские ведомости», {11}на станциях железной дороги – сотни экземпляров последнего нумера «Весельчака» красуются вместе с «Приятным собеседником» г. Булгарина, «Атакой женских сердец» г. Федорова и «Предубеждением» г. Львова. Из книжного магазина присылают вам книги: они завернуты в листок «Весельчака»; в него же обернут вам в лавке папиросы, свечи и т. п. На лотке разносчика, под яблоками или апельсинами, разостлан опять «Весельчак». И, несмотря на такой
избыток экземпляров «Весельчака», ничего нет труднее, как достать полный экземпляр его, с начала издания. Мы не подписывались на «Весельчак» и потому обращались за ним к нескольким из его подписчиков: оказывалось обыкновенно, что налицо состоит или один последний нумер, или несколько первых нумеров… Так мы и не могли добиться полного собрания листков «Весельчака», чтобы рассмотреть его в подробностях. Заметили мы только одно, что новая редакция (г. Львова) сильно ожесточена против старой (Барона Брамбеуса). Прежняя редакция возбудила негодование всего литературного круга тем, что пустилась в остроумие слишком уж грубое, аляповатое, площадное. Но этой-то грубости острот и площадной сальности выходок она и была одолжена своим успехом в массе читателей известного разряда. По-видимому, «Весельчак» на них и рассчитывал, и, несмотря на всю его пошлость, можно было надеяться, что он, под покровом шутовства и гаерства, пожалуй, что-нибудь и не совсем праздное и нелепое выскажет своим простодушным читателям. Но, по смерти Барона Брамбеуса, редакция перешла к г. Львову, который решился придать «Весельчаку» другой колорит. Попытка была, впрочем, если судить по некоторым нумерам, бывшим у нас в руках, не совсем удачна. «Весельчак» поднялся на ходули и, избегая прежнего остроумия, не умел избежать прежней грубости. Вышло то, что в нем остались топорные замашки, а острота исчезла. Явлением литературным «Весельчак» все-таки не сделался.
Чтобы доказать свое полное отречение от прежней редакции, г. Львов под собственной фамилией помещает теперь в «Весельчаке» биографию Ивана Ивановича Хлопотенко-Хохотунова-Пустяковского, {12}от имени которого написано было объявление о «Весельчаке», так заманившее его публику. Возможности появления этой биографии мы даже не понимаем. Положим, что г. Пустяковский не существует на свете, это вымышленное лицо, миф; но ведь его имя красуется в «Объявлении» «Весельчака»; если это не настоящая фамилия, то псевдоним чей-нибудь, и псевдоним, тесно связанный с прежней редакцией «Весельчака». А между тем г. Львов написал на него пасквиль, в котором весьма неприлично касается его частной жизни. Положим, что нарекания, изложенные в этой биографии, никому в литературе повредить не могут; но что, если г. Пустяковский или тот автор объявления, которому принадлежит этот псевдоним, обратится к г. Львову уже не как к литератору (между литераторами такие проделки невозможны), а просто как к человеку, пятнающему без всякого права его частную жизнь, и потребует у него отчета в его словах? Мы не знаем, может быть, «Весельчак» рассчитывает на то, что г. Пустяковский, принесший ему столько подписчиков своим остроумием, не захочет уже теперь с ним связываться; во всяком случае, мы находим, что ожесточение новой редакции против старой доводит ее до неблагоразумия и даже неприличия.
Воюя с прежней редакцией, «Весельчак» нападает также с яростью на «Атеней» и «Современник». Это, впрочем, только в последнее время, после того, как в них напечатаны были разборы комедии г. Львова «Предубеждение». {13}Нападения эти не могут принести особенного удовольствия записным читателям «Весельчака»; но для посторонней публики они могут быть довольно забавны, по крайней мере в той степени, как моська, лающая на слона.
Читать дальше
