Болеслав Маркевич - Четверть века назад. Часть 1

Предувѣдомленный князь Ларіонъ вышелъ ему на встрѣчу…

Тотъ котораго въ то время коротко и многозначительно въ предѣлахъ Москвы бѣлокаменной и на всемъ пространствѣ кругомъ просто называли „графомъ“ былъ лѣтъ шестидесяти съ чѣмъ-то генералъ, нѣсколько тучноватый, безусый — по формѣ Александровскаго времени, которой онъ не хотѣлъ измѣнить и въ новое царствованіе, — и лысый, по выраженію Ольги Елпидифоровны, какъ арбузъ. Эта совершенно голая голова съ тремя подвитыми вверхъ волосиками на самомъ затылкѣ, отвислыми какъ рыбьи жабры щеками, небольшими глазками и выступавшею добродушно впередъ нижнею губою, давала ему совершенно видъ стараго китайца; но въ общемъ выраженіи его облика было то что-то свое, самостоятельное и достойное, чѣмъ Александровскіе люди замѣтно отличались отъ удачливыхъ служакъ той эпохи къ которой относится нашъ разсказъ. Графъ былъ то, что называется сынъ своихъ дѣлъ: бѣдный армейскій офицеръ, воспитанный, какъ самъ онъ любилъ говорить, „на мѣдную полушку,“ онъ счастливою случайностью выдвинутъ былъ весьма рано впередъ, и еще въ пору отечественной войны считался дѣльцемъ. Сорока съ небольшимъ лѣтъ отъ роду онъ былъ уже большой человѣкъ въ служебной іерархіи, богато женатъ, получилъ графскій титулъ…. Но въ годы аракчеевской силы онъ одинъ изъ весьма немногихъ имѣлъ мужество не кланяться временщику, въ буквальномъ значеніи этого слова, — а чрезъ нѣсколько лѣтъ затѣмъ съ министерскаго поста вышелъ въ чистую отставку вслѣдствіе того что одно изъ его представленій не получило чаемаго утвержденія. О мелкомъ своемъ происхожденіи и первоначальной бѣдности онъ говорилъ всегда съ какою-то особенною гордостью, а тому, первому своему, давно умершему, начальнику, который вывелъ его изъ темныхъ рядовъ арміи, онъ въ любимомъ своемъ имѣніи, подъ окнами своего кабинета, поставилъ въ саду бронзовый памятникъ съ надписью: „моему благодѣтелю.“

Таковъ былъ человѣкъ, который, пробывъ въ отставкѣ цѣлые 18 лѣтъ, призванъ былъ снова затѣмъ на высокую должность которую онъ правилъ теперь, — и правилъ, какъ правили въ тѣ блаженныя времена, — съ произволомъ трехбунчужнаго паши, и съ мудрою простотою Санхо-Пансы на островѣ Баратаріи.

Онъ вылѣзъ изъ коляски вслѣдъ за выскочившимъ впередъ чиновникомъ, сопровождавшимъ его, и принялся лобызаться съ княземъ Ларіономъ.

— Здравствуй, очень радъ тебя видѣть;- онъ говорилъ короткими, словно остриженными фразами, съ полнымъ отсутствіемъ всякихъ вводныхъ и придаточныхъ предложеній:- нарочно заѣхалъ; потолковать надо! Мѣста всѣ знакомыя, — онъ глянулъ кругомъ, — въ одиннадцатомъ году, были у твоего старика; съ графомъ Барклаемъ; тогда онъ еще княземъ не былъ. Что княгиня? спрашивалъ онъ подымаясь на лѣстницу.

Все это говорилось точно онъ акаѳистъ читалъ, подъ рядъ, безо всякаго повышенія или пониженія голоса, при чемъ его китайское лице сіяло добродушнѣйшею и самодовольнѣйшею улыбкою.

— Она васъ ждетъ, отвѣчалъ князь; — но прежде всего вопросъ: не хотите-ли позавтракать?

Тотъ пріостановился на ступенькѣ, и приподнялъ обѣ руки ладонями кверху.

— Не хочу. Никогда не завтракаю. Что племянница?

— Слава Богу!

— Милое дитя! тѣмъ-же акаѳистомъ пропѣлъ графъ.

— Cher comte, soyez le bienvenu chez moi, заголосила княгиня, встрѣчая его въ первой гостинной, гдѣ висѣлъ „portrait d'аncêtre,“ — но вспомнивъ что „cher comte“ ни слова не понималъ ни на какомъ иностранномъ языкѣ, предложила ему завтракать по русски.

Онъ опять поднялъ обѣ ладони кверху, и опять повторилъ тоже.

— Не хочу, никогда не завтракаю! А, милое дитя! И онъ пошелъ на встрѣчу входившей въ гостинную княжны;- какъ ваше здоровье?

Лина присѣла; онъ пожалъ ея тонкія руки своими обѣими, пухлыми какъ у попа въ богатомъ приходѣ, руками.

— И шалунья тутъ-же? пропѣлъ онъ опять, узнавая Ольгу Елпидифоровну, вышедшую вслѣдъ за княжной;- когда опять въ Москву? А отцу сказали что я поручилъ?

— Сказала, прошептала барышня, и тутъ-же глянула ему въ глаза своимъ забирающимъ взглядомъ.

Онъ умильно улыбнулся, и погрозилъ ей пальцемъ.

— Шалунья! Шажковъ! кликнулъ онъ черезъ спину пріѣхавшаго съ нимъ чиновника, — исправника!

Толстый Елпидифоръ стоялъ, въ ожиданіи, въ передней, крестя себя по животу и шепча отъ времени до времени: „пронеси, Господи!..“

Онъ какъ бомба влетѣлъ, по зову, въ гостинную, и вытянулся въ дверяхъ будто аршинъ проглотилъ.

— Исправникъ, запѣлъ графъ, — говорила тебѣ дочь что я поручилъ?

— Точно такъ, ваше сіятельство! еле слышно прошепталъ онъ сквозь засохшее отъ страха горло.

— Помни! Будешь играть, — прогоню вонъ! А шалунью въ Москву — пѣть!.. говорятъ, голосъ хорошъ! Онъ погрозилъ опять бойкой барышнѣ, стараясь какъ можно лукавѣе глянуть, въ свою очередь, въ ея искрившіеся глаза.

— Monsieur Акулинъ прекрасно на сценѣ играетъ! отрекомендовала его княгиня Аглая, на которую исправникъ глядѣлъ умоляющими глазами.

— Актеръ? Это хорошо! Графиня (онъ назвалъ по имени жену свою) очень любитъ театръ. Что играете?

— Гамлета, ваше сіятельство! прохрипѣлъ Елпидифоръ.

— Не знаю! И графъ приподнялъ свои ладони.

— C'est sérieux! объяснила Аглая, — но они еще играютъ одно такое смѣшное…

— Льва Гурыча Синичкина, ваше сіятельство!

— А! вспомнилъ онъ и ткнулъ пальцемъ по направленію исправника, — Живокини еще играетъ?

— Точно такъ, ваше-съ… чуть не заржалъ въ отвѣтъ на милостивый вопросъ осчастливленный Елпидифоръ.

— Хорошій актеръ! поощрительно отозвалось его сіятельство;- смѣшитъ меня!..

— Не пройдемъ-ли мы ко мнѣ? предложилъ князь Ларіонъ, все время морщившійся отъ этого разговора.

— Пойдемъ; поговорить надо!.. Шалунья! Онъ еще разъ погрозился пальцемъ барышнѣ, и отправился, сопровождаемый княземъ, въ его покои.

Шажкова — это былъ особый типъ московскаго чиновника, служащаго изъ за „крестишекъ,“ нѣчто среднее между Фамусовымъ и Молчалинымъ, крепышокъ на пѣтушьихъ ногахъ и при пѣтушьей надменности, — Шажкова увели кормить….

— Я твое письмо отослалъ какъ есть, говорилъ графъ въ библіотекѣ, усѣвшись въ самую спинку большаго вольтеровскаго кресла и уложивъ локти по его ручкамъ, а ножки свои сдвинувъ крестъ на крестъ; онъ очень походилъ въ этомъ положеніи на индійскаго бога Вишну.

— И апробуете? спросилъ князь Ларіонъ.

— Чтоже, написалъ по совѣсти, — апробую!

— Я не приму никакого мѣста связаннаго съ какими-либо полицейскими обязанностями… Не потому что-бы я отрицалъ пользу полиціи; хорошая полиція при нашемъ невѣжествѣ — все… или почти, и долго еще будетъ все, слегка вздохнулъ князь;- только я на нее не способенъ… Слишкомъ хорошъ, или слишкомъ дуренъ, какъ хотите… Онъ усмѣхнулся.