Анатолий Тосс - Фантазии женщины средних лет

– Не понимаю, – сказал он.

Я вздохнула, я не знала, как объяснить то, что даже без слов было так очевидно.

– Ну как же. Здесь нет движения. У вас тут особое небо, особый воздух, вообще другая материя. – Я посмотрела на него, он по-прежнему не понимал. – Здесь даже небо не голубое, здесь вообще нет неба, вернее, есть, но оно начинается прямо отсюда.

Я провела рукой, определяя границу неба.

– Как тебе объяснить? Везде, в других местах, небо недостижимо, оно где-то наверху, там, где голубизна. Но здесь оно идет тонкими слоями, оно словно нарезано, и голубизна начинается прямо здесь, от нас, она всего лишь добавляет тени с каждым слоем.

– Ты необычно говоришь. Я никогда не замечал, – он снова посмотрел на меня и виновато улыбнулся, – и никогда не думал об этом.

– Конечно, ты видишь все это с детства, ты привык, потому и не замечаешь. А воздух? Всюду чувствуешь воздух: дуновением, прохладой. А здесь его нет, он застыл, не докучает, его просто нет. Здесь вообще нет движения. В других местах полно движения, а здесь все замерло: и небо, посмотри, даже облаков нет, и воздух, и природа застыла. Взгляни на эти эвкалипты. Ни один лист не шелохнется, они застыли, как и воздух. И холмы застыли, и даже вот там, видишь, вдалеке, река, она только светится, только отражает, но не движется, не шевелится даже. Здесь ничего не движется, как вон та крепость на холме, она тоже часть застывшей природы.

Дино продолжал смотреть на меня, и я чувствовала теперь не только его желание, но и восторг, поклонение. Я чувствовала его любовь, я могла бы ее сейчас материализовать, сублимировать из его взгляда в маленькую изумрудную капельку, а потом ходить и показывать всем и говорить: «Вот это и есть любовь».

– А застывшая природа означает остановившееся время. Понимаешь? Здесь остановилось время и остановилось пространство. – Мне захотелось его ударить, ну почему он не понимал? – Знаешь, как у Дали, у него всегда время объединено с пространством. Понимаешь?

– Понимаю, – сказал он. – Ты говоришь, что природа определяет пространство, а пространство связано со временем, и если застыла природа, то и время остановилось. Правильно?

– Ты умница. – Я удивилась, как легко он построил цепочку. – Все так и есть, время здесь остановилось. Посмотри, эти холмы, они ведь действительно не имеют перспективы, дальние так же хорошо различимы, как и ближние. – Я запнулась. – Я в детстве прочла где-то: «По холмам рассыпались легионы Суллы» или не Суллы, а кого-то еще, Помпея, например. Видишь, в этих холмах ничего не изменилось, вообще ничего, и потому и время не изменилось, и сейчас из-за них могут появиться рассыпанные легионы. Понимаешь? Дино пожал плечами. Я снова посмотрела на свою ладонь, она так и лежала на его руке. Они так скульптурно-рельефно выделялись одна на другой, что я не выдержала и потянула к себе и приблизила его глаза, влажные, пропускающие внутрь.

– Мы тоже часть этой природы, ты и я. Мы неотделимы друг от друга, а природа неотрывна от нас. Мы единое целое. Нас нельзя разъединять, потому что тогда распадется красота и весь мир, который на ней держится. Если мы потеряем друг друга, то все вокруг рухнет вместе с нами, лишившись основы. Мы все погибнем.

– Да, – произнес Дино совсем близкими губами.

– Мы всегда должны быть вместе, чтобы спасти красоту, спасти нас самих. – И перед тем как встретить его губы, я успела прошептать:

– Я люблю тебя.

«Знаешь, – писала я Стиву, – Дино понимает меня совсем иначе, не умом, как все остальные, а, скорее, чутьем, желанием, он впитывает мой голос через поры и распознает не мозгом, а венами, подкожными рецепторами. Помнишь, ты говорил мне об энергии, что важно уметь ее улавливать. Так вот, Дино настроен на меня, он мой приемник, он распознает меня, мне кажется, по молекулам, по ворсинкам чувств. Когда я поцеловала его тогда, в машине, я почувствовала, как вместе с губами, с дыханием я передаю ему жизнь. Потому что я нужна ему, как жизнь, без меня он умрет, я знаю это. Но я никогда не позволю ему умереть, ведь без него я сама не смогу существовать».

«Конечно, он же артист, – отвечал Стив, – он живет чувством, оно развито у него, как у спортсмена натренированы мышцы. Может быть, ты и любишь его оттого, что он чувствует и впитывает тебя так, как другие не умеют.

И как верна твоя догадка, что время в Италии остановилось. Странно, что итальянцы сами не пришли к этому. Потому и стареют. Ведь если не знать секрета, то и секрета нет. Только у тебя, любимая, есть возможность задержаться вместе со временем, потому что только ты смогла разгадать эту загадку. Может быть, мы встретимся в будущем, и я, поверженный временем, с измененными старческими чертами, буду почти не узнан тобой, еще более молодой и красивой. Потому что время, входя и оставаясь в тебе, только украсит тебя. Я тогда взмолюсь о любви, и ты не сможешь мне отказать. Ведь правда, не сможешь?»

Мы приехали на виллу к вечеру. Народ был уже тепленький и разморенный от безделья, красоты и от вина, конечно, тоже. Человек двадцать сидели у бассейна, вдоль каменной ограды, откуда простирался вид на проселочную дорогу, проходящую между крючковатыми виноградными посадками, на каменную деревушку с едва виднеющимися булыжными улицами, вообще, на безмятежное и тоже слегка разморенное раздолье. Вдоль ограды стояли легкие летние столики с вазами, наполненными уже порядком искромсанными гроздьями винограда. Рядом, тоже изрядно изрезанные, лежали плашмя круги сыров вперемешку с другой едой и, конечно, возвышались бутылки вина, красного, белого, разного. Если бы не полосатые матерчатые зонтики, распустившиеся над столом, то к отделяющимся от нектарных фруктов осам, и как бы в раздумье: «а не' вернуться ли?», замирающим в воздухе, прибавились бы щупальца еще высокого, теплого солнца. Нет, подумала я, «щупальца» не правильное слово, хищное, а здесь хищного быть не может. Здесь даже осы не хищные, они тоже размякли и раздобрели в этой колыбели нежности.

Рядом со столиками стояло несколько плетеных кресел, на многих сидели, другие были разбросаны по лужайке. Она была заполнена людьми, часть расположилась прямо на траве, часть сидела на ограде, остужая себя прохладой камня. Отовсюду раздавались шум, разговоры, смех.

Когда мы появились, в позах женщин, я заметила, возникло напряжение, непроизвольное, конечно, скорее инстинкт. Я крепче сжала руку Дино, он и здесь выделялся сильной, мужской красотой, но не грубой, а, наоборот, тонко очерченной. Впрочем, на меня смотрели не меньше, я даже спиной чувствовала мужские в упор расстреливающие взгляды.

Дино, кажется, не замечал ничего, мне даже стало интересно, вправду ли не замечает, и я тихонько толкнула его локтем, и, когда он наклонился, обвила его шею рукой и прошептала, хотя нас никто не мог услышать: