Георгий Гребенщиков - Былина о Микуле Буяновиче

— Ну, вот и разобиделась! — пропела Анисья и быстро приказала:

— Стратилатовна! Там в подполье пиво медовое в жбане. Неси-ка, я Петровнушке подам. И пирог неси и самовар.

Она открыла шкаф и достала две бутылки.

— Наливочки, Петровна, выпьешь?.. Посмотри-ка, у меня есть и церковное…

И просвирня засмеялась мелким, конфузливым смешком:

— Ой, што ты, родимушка, я ведь не пью… Разве уж церковного-то рюмочку…

— Стратилатовна лукаво усмехнулась в Фартук и, расставив посуду на столе, ушмыгнула на кухню, откуда доносился звук гармоники. Это Мотька Калюшкин, красильщик, заиграл там грустную и широкую русскую песню. И эта песня глубоко вошла в Анисью, взволновала, подняла ее, ударила по сердцу.

Повысив голос, поднесла просвирня рюмку и заговорила громко, точно пьяная:

— Ты только не сердись на меня, на халду! Я сама свой ндрав не одобряю. А мы выпьем, посидим. Песенку хорошую споем. Люблю, Петровнушка, повеселиться я!.. Эх, молодость пройдет и не увидишь. Красота завянет — не воротишь… Хорошо Митька играет, негодяй! Митя! Эй, кто там еще? Идите сюда в комнату!.. Разлюбезная ты рвань!

У просвирни побежали слюнки. Хихикнув, она тронула рукой губы, взяла рюмку и умиленно перекрестилась.

— Люблю и я грешница у веселого человека посидеть. Только, не дай Бог, если батюшке доспеется, что я тут сижу… Будь-ка ты здорова!

— Кушай на здоровье! Знаю, не любит ваш батюшка меня… Волком на меня сбуривает… А конечно! Кабы я была законной приставшей — в ножках бы моих валялся… Ну, ничего, мы подождем нашу судьбу…

Стратилатовна, внося пирог, смеялась:

— Ой, какой горячий! Руки жгет.

За нею следом Васька Слесарь внес жбан с пивом и корявым словом пошутил:

— Зато у меня холодное. Ядреное!.. Эх, пей — не хочу!.. Здорово была, Анисья Ивановна!

— Ну-ка, вы, поберегитесь! — расталкивая остальных, говорил Яша, внося кипящий самовар.

Разрезая пирог, Анисья здоровалась с входившими и угощала Августу Петровну.

— Здравствуй, Вася!.. Скушай-ка, Петровна, вот пирожного кусочек… Стратилатовна, подай-ка маслица. В шкафу!

Церемонно и сосредоточенно кушала просвирня, умиляясь. Порумянела, помолодела.

— Спаси те Бог, родимушка. Спасибо.

Вслед за Яшей вошел и гармонист Митька Калюшкин. Одетый чисто, в лакированных сапогах, в жилетке поверх рубашки и в пиджаке внакидку, он нес под левою рукой гармошку, а правой ворошил кучерявые намасленные волосы.

— Здравствуйте, Анисья Ивановна! Покорнейше благодарим за ваши приятности. Где тут можно музыканту сесть?..

— А усаживайтесь, где кому поглянется, — весело говорила Анисья и, увидев в дверях Лизаньку, прозванную за красоту Цветочком, радостно воскликнула:

— Лизанька! Вот умница предорогая! Как это тебя ко мне пустили?

Девушка была в цветастом сарафане и казалась ярким полевым цветочком, раскрывшим губки-лепестки в улыбке.

— А я убежала, будто к подружкам, — задыхаясь, вымолвила она и указала на подружек, шедших за нею следом.

Подружки ее, в разноцветных сарафанах, конфузливо прижались у порога, застыдились, закрывая фартуком лица и, испуганно шепчась друг с дружкой. Лизанька Цветочек их утешала, чтобы знали, что она тут главная:

— Да ничего… Никто не скажет! — и, захохотав, зажала рот передником, потом брезгливо вытянула губки, — А тады уйдем!

— Ежели я отпущу — уйдете, а то в каталажку засажу! — сказал Митька Калюшкин для красного словца.

— И их ты какой удалый! — огрызнулась Лизанька, — Не застрелил, а уж и зажарил.

— Да ты сыграй им — вот и не уйдут. Палкой не выгонишь! — посоветовал Слесарь.

Раздвигая гармошку, Митька вопросительно посмотрел на хозяйку и спросил:

— Можно сыграть?.. Хочется мне Лизаньку мою размотоластить… Ишь она зубастая какая!..

— А ты выпей сперва рюмочку, — подавая Митьке водки, улыбнулась девушкам Анисья.

И этот взгляд лучше музыки и крепче слов приковал Лизаньку. Нехорошие шли слухи об Анисье, а Лизаньке она мила была.

— Смочи своей тальянке голоса! — не унимался Васька Слесарь, поглядывая на пирог.

Бери пирога-то!.. Берите все! Подсаживайтесь девки!.. — расходилась, разворачивалась во всю широкую натуру загулявшая Анисья.

Митька, встряхивая кудрями, подбодрил ее:

— Эх, и хороша же наша Анисья Ивановна! Быть бы ей над нами, как у сказке, над разбойниками. Ну, за ваше драгоценное, Ивановна!

Он, мастерски и лихо откинул голову назад, мигом выпил свою рюмку.

— У-ух, и масляный у те, Митька, язычок! — сказала Стратилатовна, радостно всем улыбаясь.

— Ничего язык мой не стоит!.. Сколько я его трепал на днях — Лизаньку сватал — не поддается… Вот она, ишь, ухмыляется. — Митька указал на задорно улыбающуюся Лизаньку. — Дорого хотит узять за нее батька. Ну, только што хоть батька ейный и Ваня широкан, и все же таки я его переширю.

— Разбогател што ли? — наливая и поднося просвирне вторую, спросила Анисья низким голосом.

— А голова у меня на плечах на што?.. Хе-хе, я голову в заклад за Лизаньку отдам, а все-таки она будет моей. Верно, Лизанька?

— Много стоит твоя голова? — огрызнулась девушка.

— Лизушка!.. — грозно покачал головой Митька. — Ох, буду я богатый — ты собачкой подползешь за мной!

И грянул на гармонике, молодецки подпевая:

Яша стоял у косяка двери и смотрел на всех с сожалением, а Стратилатовна его жалела:

— Яша! Выпей рюмочку… Али пивца?

Яша даже замахал руками.

— Што ты, што ты! Для чего мне?

— Неужели не пьешь? — удивился Васька Слесарь. — Вон девчонки и те пьют, дурак Иваныч! Оно сладкое! Как выпьешь — хорошо на свете жить, как дома… Давай выпьем, водочки, а, старичок?.. А, сон-то свой, што прошлый раз нам рассказывал, вправду штоль видаешь, а?

— А што мне врать?

— И все про тоже? Про избушку, про скиты?

— А, конешно, про мою избушку…

— А правда, Яша, будто с тобой сам архиерей разговаривал? Али ты это врешь, а? — допытывался Васька.

— А што мне врать? — все также ровно и незлобиво говорил Яша. — Понятно, разговаривал. Он вот так вот стоял, а я вот эдак.

— Ну, и он, значит, тебя заметил?..

— А уж этого я не могу знать. Только в ту пору мне впервые приснился сон этот мой. Часовенка для спасения души… Избушечка такая. Да…

— Ну, выпьем за твою избушечку, Яша! — умиленно попросил Слесарь.

Но за Яшу снова заступилась просвирня:

— Да ведь он, поди, еще не кушал, а ты с вином.

— Ах, Господи! Да иди ты, святоша несчастный! — неторопливо прервала Анисья, которой почему-то неприятен был весь этот разговор про Яшину часовенку. — Иди ты за своей просвиркой. Здесь тебя больше не надо.

Но Яша продолжал стоять и успокаивал Анисью: