Алексей Варламов - 11 сентября

- А, это вы, - сказал он сухо и продолжил ход.

- Вы меня не узнаете?

- Вас мудрено узнать, - произнес Бенедиктов ядовито и бесцеремонно оглядел Соню. - Вы сильно поглупели за это время.

- Я вас не понимаю, - вымолвил Питер дрожащим голосом.

- В то, что вас купили, я не верю, но хоть капля разума у вас должна быть. Вы знаете, чего хотите?

- Справедливости, - сказал Питер кротко.

- Крови вы хотите! Или не видите, что здесь происходит и к чему все идет? Я очень люблю вас, Питер, - произнес Бенедиктов серьезным голосом, но мне кажется, ваша одиссея затянулась. Советую вам купить билет до Брюсселя. И поскорее.

- Сеньор профессор перевпечатлялся в своем Парагвае и стал похож на здешнего иезуита Гекеманса! - выпалил Питер фальцетом.

- Значит, ваш иезуит не дурак, вот и все, - пожал плечами Бенедиктов.

- Еще бы, он утверждает, что вы - коммунистический шпион!

На лице Бенедиктова не дрогнул ни один мускул.

- Я антикоммунист по своим убеждениям. И больше всего на свете ненавижу революции. Как мирные, так и военные.

- Мне кажется, сеньор, - произнесла Соня женственно и кротко, причиной тому - ваши личные неприятности.

Глава четвертая

Paralinguistas*

Зима в Сантьяго обыкновенно холодная и сухая, но в сентябре уже ощущалось приближение весны. Бенедиктов все утро бесцельно слонялся по неровному городу, потом поехал в Вальпараисо, задумчиво смотрел на американские и чилийские военные корабли, маячившие на горизонте и проводившие совместные учения, и при этом так пристально вглядывался в ледяные воды Тихого океана, точно забросил удочку и пытался определить, клюет у него или только блазится. Его обдувало холодным ветром, на лице оседали капельки соленого тумана, мальчишки предлагали сувениры, и он купил несколько ракушек. Прошла мимо женщина с красивым, вытянутым, лошадиным лицом и волосами, стянутыми в пучок, зацепила одинокого мужчину взглядом, без слов все поняла и отстала. Он смотрел, как садится в океан зимнее солнце, его пересекает большое торговое судно с советским флагом, потом вернулся в Сантьяго, зашел в бар на Аламеде и долго слушал профессора Чикагского университета Рея Райносероса, занимавшегося языками андской группы. Рей рассказывал о конференции в Акапулько, возмущался докладом голландца Менно Краана об экспедиции в восточные районы Перу и о каком-то мифическом белом человеке, про которого индейцы сочиняли легенды и показывали рожденного от него дочерью вождя мальчика, и уже в самом конце посоветовал Бенедиктову закончить все исследования до середины сентября.

- Мне кажется, вам следовало бы также позаботиться о вашей семье, Иван. - На Бенедиктова глядели простодушные глаза человека, родившегося в "heart-lands"** на ферме, любившего незатейливые сельские нравы, кровавый стейк с жареной картошкой и гордившегося тем, что его имя и фамилия переводятся с испано-английского языка как "король носорогов".

- От Альенде все устали.

- Он не уйдет, - возразил Бенедиктов.

- Он не Гевара. Он больше похож на вашего Керенского, такой же фразер и импотент. Все масоны одинаковы.

- Он не уйдет, и мы окажемся в дерьме, - повторил Бенедиктов упрямо.

- Вам не потянуть еще одну страну.

- И все равно вы совершаете ошибку.

- Не выходите, пожалуйста, завтра из дома. - Рей поднялся со странной легкостью для своего грузного тела и двинулся к машине, которую он водил в любой стадии опьянения. - Вас подвезти?

В гостинице было холодно и душно. Бенедиктов открывал и закрывал окно, курил, прикладывался к виски, но сон не приходил. Он стал читать стихи чилийской поэтессы, которая, будучи пожилой женщиной, влюбилась в молодого мужчину. Совершенно серьезно влюбилась и прожила с ним несколько лет. А потом покончила с собой в Париже, когда он ее бросил.

Ночной город тихо ворочался за окном. Не стало видно гор, погасли огни, беспокойство прибывало, как коричневая вода реки Мапочо, и Бенедиктов сделал то, чего нельзя было делать: позвонил в посольство. Там долго не отвечали, потом снял трубку неизвестный человек, велел перезвонить через полчаса. Эти полчаса Иван Андреевич провел в совершенном бреду, он смотрел на часы, потом набрал номер, трубку тотчас же подняли и ожесточенным голосом сказали, что женщина, которую разыскивает Бенедиктов, исчезла неделю назад.

- Как исчезла? Куда? Почему мне ничего не сказали?

Он затрясся, закричал от боли, забыв обо всем на свете, потребовал, чтобы ему немедленно дали посла. Но там сказали, что ему позвонят, когда что-то выяснится, он хотел спросить еще, но уже запищали гудки отбоя, и, чтобы чем-нибудь себя занять, Бенедиктов стал чистить туфли. Он делал это очень тщательно и долго, давно пора было остановиться, но рука продолжала водить щеткой.

- Вы знаете, дети, что главное в испано-американском мужчине? - спросил однажды на занятии его учитель Карл Сикорис.

Дети, семеро здоровенных лбов, мечтавших о паралингвистической карьере, хмыкнули.

- Начищенная до блеска обувь.

Они опустили головы: ботинки были наярены до блеска только у одного. Он и стал паралингвистом. И делал все, что приказывал Сикорис. Но в этот раз, когда они нарушили негласный контракт, впутав в него Алену, ради которой он и надраил тогда ботинки, Бенедиктов ощутил себя обманутым, связанным по рукам и ногам, и понял, что все его прежние представления о своей независимости и неуязвимости не стоят ломаного гроша.

Смешиваясь с рассветом, уходила за океан сентябрьская ночь, глаза смыкались помимо воли, и он не сразу разобрал, во сне или наяву раздается гул вертолетов. На бреющем полете геликоптеры летели над городом. На Бенедиктова вдруг напало странное оцепенение. Он стал представлять, как вернется домой, где будет нормальный сентябрь с желтыми и красными листьями, журавлиными криками, опятами и клюквой на болотах. Там не будет ни танков, ни вертолетов, потому что все вулканы в его стране затухли и все землетрясения давно прекратились, она дряхла и стара, свыклась со своими старыми и дряхлыми диктаторами, как привыкает человек к разношенным сапогам и жалеет с ними расстаться. И точно так же он, Бенедиктов, жалел расстаться с родиной, хотя, строго говоря, она не была ему таковой и ему много раз предлагали не возвращаться и поменять гражданство. Но он ничего не менял и за эту преданность будет составлять словарь языка исчезнувшего индейского племени, который никому не нужен, кроме двух десятков таких же безумных специалистов, но не затрагивает интересов транснациональных компаний, империй, революционных партий, религиозных орденов и масонских лож, хотя когда-то именно эти индейцы не пустили европейцев за реку Био-Био. Если бы он изучал этот язык тогда, его могли бы убить - либо европейцы, либо сами араукане. Но он мудро подождал сто пятьдесят лет - ничтожный для грамматики срок.