Джозеф Д’Лейси - DARKER: Рассказы (2011-2015)

— Ну? — произнес он, пристально глядя на меня. Но в его глазах не было ни следа удивления.

— Прошу прощения, — сказал я. — Дверь была не заперта, и я подумал, что это вход на выставку… как же она называется… «Увидеть невидимое». Я увидел рекламу на большой белой вывеске. Вы не могли бы подсказать, в какую дверь мне нужно?

— Мог бы.

Коротко ответив, человек продолжил молча смотреть на меня. Он был высокий, худой и немного сутулый, но держался с достоинством. Он был хорошо одет, что для этого района казалось необычным, а его продолговатое, гладко выбритое лицо сразу привлекало внимание: темная кожа, угольно-черные глаза, суровые брови — и серебристо-белые волосы. На вид ему было за шестьдесят.

Его пристальный взгляд начинал мне надоедать.

— То есть, показать вы можете, но не станете? Что ж, хорошо, — сказал я слегка раздраженно и уже повернулся, чтобы уйти. Но меня остановил резкий возглас:

— Нет! — сказал он. — Нет-нет! Простите меня за эту паузу — это от нерешительности, уверяю вас. Подумать только, кто-то — пусть один человек, но все же — зашел! Все проходят мимо моей вывески, боятся зайти внутрь — и проходят мимо. Но вы не такой, как другие. Вы не такой, как эти трусливые, невежественные иностранные обыватели. Вы хотите, чтобы я показал вам нужный вход? Вот же он! Вот!

С этими словами он так сильно хлопнул ладонью по закрытой двери за своей спиной, что глубокий резкий звук удара эхом отразился от стен пустого дома.

Наверное, вы думаете, что после такого подозрительного приветствия от такого странного хозяина чувство неосязаемого ужаса, преследовавшее меня на улице, вернулось с новой силой. Но меня охватило иное чувство, более сильное, нежели страх. Странный незнакомец пробудил во мне любопытство. Что же это за музей, в который боятся войти зрители? Разумеется, здесь не может быть ничего поистине ужасного, иначе полиция давно закрыла бы это место. А меня вряд ли можно назвать трусливым человеком.

— Значит, я пришел по адресу? — спросил я, подходя ближе к нему. — И я — ваш единственный зритель? Что ж, это будет интересно. — Я был готов вот-вот рассмеяться.

— Интереснее всего на свете, — старик произнес эти слова так торжественно, что моя легкомысленность тут же улетучилась.

С этими словами он открыл дверь, вошел внутрь и вновь захлопнул ее — прямо перед моим носом. Я остановился, тупо глядя на закрытую дверь. Я помнил, что доски и раньше были выкрашены в белый цвет. Но теперь краска потрескалась, покрылась пузырями, потемнела от грязи и отпечатков пальцев. Внезапно я понял, что не хочу заходить внутрь. Что бы ни было скрыто за этой дверью, вряд ли оно стоит того, чтобы это увидеть, иначе этот мужчина не выбрал бы для выставки такое странное место. Теперь, когда старик исчез за дверью, мое любопытство утихло. Но стоило мне снова развернуться к выходу, как дверь опять отворилась, и в дверном проеме возникло седобровое лицо странного хозяина:

— Входите, входите же! — резко сказал он и снова закрыл дверь, едва успев убрать голову.

Я сделал единственный логичный вывод: «У него там спрятано что-то такое, что не должно покидать комнату. Что ж, раз это вряд ли что-то опасное, а он так хочет, чтобы я на это посмотрел — я согласен!»

С этим решением я повернул грязную белую фарфоровую ручку и вошел внутрь.

Я ожидал увидеть большую ярко освещенную комнату, но ошибся. Комната, в которой я оказался, не походила ни на музей, ни на аудиторию. Скорее, она была оборудована под лабораторию. Пол был покрыт линолеумом, вдоль стен тянулись стеклянные шкафчики, полки которых были заставлены бутылочками, банками для хранения препаратов, мерными сосудами и другими подобными вещами. На большом столе в углу лежала странного вида камера. Посреди комнаты стоял стол еще большего размера, заставленный склянками и пробирками и заваленный бумагами, предметными стеклами и другими принадлежностями, опознать которые я не сумел по причине собственной невежественности. Помимо этого, в комнате было несколько книжных шкафов, простых деревянных стульев и большая металлическая раковина в углу.

Мой седовласый и черноглазый проводник ждал меня возле большого стола. Тонким и слегка дрожащим не то от возраста, не то от волнения пальцем он указал на один из деревянных стульев.

— Садитесь, садитесь! Ничего не бойтесь, друг мой. Вы увидите нечто интересное. Но ничего не бойтесь!

Взгляд его черных глаз снова был прикован ко мне и был тяжелее, чем раньше. Его слова произвели на меня совершенно противоположный эффект. Я сел, потому что ноги меня не слушались, но ужас, который исчез лишь секунду назад в прихожей, сковал меня снова с двойной силой. Свет в прихожей был очень тусклый, розоватый, неопределенный. И по этой причине я не разглядел как следует лицо этого человека: лицо, похожее на маску живой злобы. В нем читались жестокость, ненависть с некоторой долей презрения и чувства собственного превосходства. Теперь я понял, откуда взялся мой страх: это было предостережение, к которому я не прислушался. Теперь я осознал, что попался в ту самую ловушку, от которой моя интуиция тщетно пыталась меня спасти.

В моей душе снова происходила борьба. Я до крови прикусил губу, и на какое-то время мне стало легче. Все это продолжалось дольше, чем я думал, и старик, судя по всему, не умолкал на протяжении всего этого времени, потому что, заставив себя сосредоточиться, я увидел, что он стоит возле раковины, примерно в трех метрах от меня, и говорит с такой интонацией, будто выступает на трибуне перед большой аудиторией.

— Таким образом, — говорил он, — мне пришлось обращаться с этими пластинками очень осторожно, чтобы максимально точно передать оттенок каждого организма в отдельности. Современные цветные пленки крайне чувствительны. Вы, несомненно, знакомы в общих чертах с изысканными диапозитивами, снятыми на цветную пленку через одиночную диафрагму?

Он замолчал, и я, пытаясь вести себя вежливо, заметил:

— Я видел несколько замечательных снимков пейзажей, выполненных таким образом, на лекции в Франклин Холл на прошлой неделе.

Он нахмурился и нетерпеливо махнул рукой в мою сторону.

— Я бы предпочел, чтобы меня не перебивали, — сказал он. — Мой вопрос носил исключительно риторический характер.

Я покорно съежился, и он продолжил говорить все тем же громким, чистым голосом. Он вполне мог бы быть великолепным оратором и выступать перед большими аудиториями — если бы только его голос не был таким чересчур звонким и жутковатым. Размышляя об этом, я снова упустил нить разговора. Вновь собравшись с мыслями, я услышал:

— Как я уже сказал, благодаря оригинальной печатной форме мы получаем конечное изображение. Далее. Многие из этих организмов крайне трудно запечатлеть, а цветная микросъемка — крайне сложный процесс. Следовательно, фотографы стараются не испортить ни единой пластинки. Эти пластинки так чувствительны к свету, что обычный красный фильтр для освещения лаборатории губителен для них, поэтому их необходимо проявлять либо в темноте, либо при особом свете, который можно получить путем вложения тонких слоев ткани определенных оттенков зеленого и желтого цвета между лампой и пластинкой. Но даже при таком свете пленка зачастую непоправимо мутнеет. Я счел эти процедуры слишком трудоемкими и провел ряд экспериментов в поисках такого стекла или ткани, которую необходимо добавить к зеленому свету, не нарушая при этом его эффективности. Все попытки оказались в равной мере тщетными, но недавно — всего лишь на прошлой неделе — я преуспел в поисках.