Г Владимов - Три минуты молчания

- Не дай тебе Бог, салага, работать одной рукой. Что ты! Заплюют тебя, замордуют, живым не останешься.

- А кому какое дело, - спрашивает, - если я одной могу?

- Тем более и двумя сможешь. Надо, чтобы обе были заняты. И Димке это скажи.

- Это интересно!

- Ну, не знаю. А мой вам совет.

Однако не вняли они. А лишней руке кто же на палубе дела не найдет? Димку, правда, не очень стали гонять, он и послать может куда подалее, а этот - отзывчивый, рад стараться.

- Алик! - ему кричат. - Ты что там стоишь, делать тебе не хрена, сбегай к боцману, иглу принеси и прядины.

Алик не стоит, он ждет, когда ему поводец дадут - закрепить на вантине. Но бежит, приносит иглу и прядину.

- Алик! Иди-ка брезент стащим, я в трюм слазаю.

- Но у меня же...

- Без тебя справятся! Тащит Алик брезент.

- Алик, куда ты делся? Вот это - что за концы висят?

- Не знаю.

- А тебя и поставили, чтобы знать.

Распутался он с поводцами, лоб вытер. Теперь ему бондарь командует:

- Алик! А ну поди сюда. Обруча осаживать.

Бочек тридцать он задумал, бондарь, для первой выметки приготовить, и мы ему с Шуркой помогали. Справлялись вполне, салага нам был не нужен. Тут уже я не вытерпел.

- Иди назад, - я сказал Алику. - И стой, где стоишь. Всех командиров не слушай.

Бондарь усмехнулся, но смолчал, постукивал себе ручником по обручу. Руки он заголил до локтя - узловатые, как у гориллы, поросшие рыжим волосом. С отхода мы как-то с ним не сталкивались, я уже думал - он меня не запомнил. Но нет, застрял я у него в памяти.

- Ты жив еще, падло?

Улыбнулся мне - медленно и ласково. Глаза водянистые наполовину прикрыты веками.

- На, прими, - я ему откатил готовую бочку.

- И курточка твоя жива?

- В порядке. Мы чего с тобой не поделили?

- И в начальство пробиваешься?

Я засмеялся:

- Олух ты. В какое начальство? Над салагами?

- А приятно, когда щенки слушаются? Ты старайся, в боцмана вылезешь. Меня еще будешь гонять.

- Тебя-то я погонял бы!

А сами все грохаем по обручам. Шурка к нам прислушивался, потом спросил:

- Об чем травите, бичи? Мне непонятно.

- А нам, - я спросил, - думаешь, понятно?

Он поглядел подозрительно на нас обоих и сплюнул в море, через борт. Чайка тут же спикировала и взмыла - с обиженным криком.

- В таких ситуациях одному списываться надо. Советую.

- Пускай он, - говорю.

Бондарь ухмыльнулся и смолчал.

А салаги - я как-то вышел из капа, они меня не видели за мачтой, стояли одни на палубе, и Дима втолковывал Алику:

- ...Природа, создавая нас двуногими, не учла, что мы еще будем моряками. Но есть один секрет. Шеф тебе не зря сказал: "Не смотреть на море". Обрати внимание, как они ходят по палубе. Она для них горизонт. На истинный горизонт не смотрят, а только на палубу. С ней наклоняются, с ней же и выпрямляются. А у тебя устает вестибулярный аппарат. И все время хочется за что-нибудь схватиться.

- Все ясно, Алик говорит, - и свежее дыхание пассата холодит нам кожу.

Ушли довольные. Только все за что-нибудь да хватались. А я встал на их место - интересно же, как это я хожу. И на что же я при этом смотрю? На палубу или на горизонт? Смотрел и вдруг сам за подстрельник схватился. А ну их в болото, так еще ходить разучишься.

3

- Смысл жизни ищут, - сказал я "деду". - Не иначе. Мы у него в каюте поздним вечером приканчивали ту самую бутылку.

- Так, значит? - сказал "дед". - Ты-то уже бросил его искать?

- Оставил покамест. На период лова.

- И это хорошо. Но что-то не нравишься ты мне. Рассказываешь, а брюзжишь. Стареешь ты, что ли?

- Может, я и старею. Но дурью зато не пробавляюсь. Что они, своим делом заняты? Книжечек, поди, начитались, ну и пошли...

- Так это же и прекрасно, Алексеич! Начитались и - пошли. Другой и начитается, а не пойдет. Нет, это ты зря про них. Сейчас хорошая молодежь должна пойти, я на нее сильно надеюсь. Мое-то поколение - страшно подумать, кто голову сложил, кто руку-ногу на поле оставил, кто лет пятнадцать жизни потерял - как я. Да и кого не тронуло - тоже не всякому позавидуешь. Иному в глаза посмотришь - ну чистый инвалид. А тут что-то упрямое, все пощупать хотят. Ничего на веру. Такой-то дурью пробавляться - лучше, чем с девками по броду шастать.

Я улыбнулся. Мне с ним не хотелось на моральные темы заводиться, тут ни я не силен, ни он.

- А чем плохо? Если есть такая возможность. Я бы сейчас пошастал!

- Хватит тебе. Ну, поплыли.

Мы допили, поглядели в пустые кружки. "Дед" закряхтел, будто с досады, опустил окно и выкинул бутылку - она промелькнула над планширем, красная от бортового огня, и исчезла в брызгах.

- Теперь у нас по плану трезвость, - сказал "дед". - До апреля.

Он локтем оперся на раму и смотрел в темноту, старые его волосы шевелились от ветра. Погромыхивала неприкрытая дверка на мостике или еще какая-нибудь железяка, и машина стучала под полом, и слышен был винт - то ровно он лопотал в студеной глубине, а то вдруг взборматывал и шлепал, когда лопасть выскакивала наружу. И я так затосковал вдруг - о Лиле. С каждым оборотом все дальше я от нее, уже мы вторую тысячу разменяли. И обиды у меня уже не было на нее. Мало ли отчего не приходят! Может, вдруг заболела или очкарик не передал ей, что я звонил. И с чего я взял, что она все слышала? С секретаршей он там какой-нибудь шептался.

- А с этой что... не выходит у вас? - вдруг спросил "дед". Я чуть не вздрогнул. - Которую в "Арктике" ждал.

- Почему - "не выходит"?

- Я так спрашиваю. Ты ее, по-моему, и на причале высматривал. Может, мне показалось.

- Ничего я не высматривал.

"Дед" не ответил. Но мне хотелось, чтоб он еще спросил. Жалко, что я его так сразу осек.

- Понимаешь, "дед", она вообще не местная, все законы знать не обязана. Ну, и тем нравится баба, что непохожа на других. Скажешь - нет?

"Дед" слушал меня и морщился от ветра.

Потом сказал:

- Тебе женщина нужна, Алексеич. А не баба.

- Есть разница?

- А ты не чувствуешь? Все это чепуха собачья: "обещала - не обещала", "обязана - не обязана". Бабская терминология, ты уж меня прости.

- Постой. Когда тебя твоя ждала - столько-то лет! - ты считал - так и должно быть?

- Нет. Не считал.

- Но все-таки надеялся?

Он помотал головой, глядя все туда же, в темноту.

- Тоже бабская терминология: "надеялся - не надеялся".

- Ты кержак, "дед". Вымерший человек. Но говоришь занятно. Жалко вот, все выпили.

- Потерпи, - сказал "дед". - Я на плавбазе достану. Монахи мы, что ли?

Я вот о чем подумал - хорошо бы нам где-нибудь поселиться рядом. Он вот отплавает свой последний рейс, а я свой, и мы возьмем наших женщин и увезем их. Куда-нибудь в Россию. Где трава и лес. И речка недалеко. Есть одно хорошее место возле Орла. Как раз то, что нужно. Там бы мы себе отгрохали дом из бревен. Я бы только мать еще забрал из города, сколько же старухе одной вековать! Нам бы так славно жилось, кто нам еще нужен! А работа везде найдется. На худой конец, плоты пригонять по Оке, там лесопилка неподалеку. Или на дебаркадере. А совсем бы хорошо - мы с "дедом" устроились на речной пароходишко туристов возить, показывать им всякие церквушки, места боев, братские могилы. "Дед" - и за капитана, и у машины, а я концы отдавать, рвать билетики, ухаживать за всем судном. И читать - я столько еще не успел! Хотя я и так всего навидался. "Дед" бы еще увидел моих детей, будут же они у меня когда-нибудь. И уж я их, сволочей, выучу, как жизнь понимать, они у меня глупостей валять не будут... Почему это все - нельзя? Только ведь захотеть. Энергии у меня до черта лысого. Только вот чего я хочу - я и сам не знаю. Я так все могу придумать, с такими, брат, тонкостями, что и самому расхочется. Вот я хотел уехать с Лилей, начать другую жизнь. Теперь она ее с кем-нибудь другим начнет. И если на то пошло, я как-то не очень и жалею. Иногда вдруг заноет, но справиться можно, это еще не такая мура, от которой лезут на переборку.