Юля Беломлинская - Бедная девушка или Яблоко, курица, Пушкин

А из переводчиков многие выжили. Маленькая книжечка тридцать седьмого года: Киплинг - "певец апологии империалистического хищничества", НАШ Киплинг - Оношкович-Яцына, Гутнер, Фроман, Фиш...

Кто они?

Что с ними стало?

Из фамилий даже неясно - кто мужчина, а кто женщина. Фиш почему-то снабжен полным именем - Геннадий.

А мое любимое всегда БЫЛО - Оношкович-Яцына.

И Костя Кузьминский рассказал:

Это - женщина. И как раз жена Геннадия Фиша!

Из девочек гумилевского семинара поэзии. Помните, Ирина Одоевцева рассказывает, как он учил их, ни в коем случае не становится грибами, которые называются "подАХМАТОВки. (Кто бы моим ровесникам рассказал про грибы "подоОСИновики"!)

Наш "Киплинг" Гумилев - успел выучить своих девочек - мальчиков, хватило на НАШЕГО Киплинга.

Жива ли Оношкович-Яцына? В шестидесятые была жива, и это уже великое счастье...

Вокруг переводной поэзии остроумные евреи придумали целую систему выживания:

Один переводил какого-нибудь французского поэта шестнадцатого века, другой, в качестве литературоведа писал статьи об этом поэте, третий же писал о великолепном искусстве переводчика.

При этом французский поэт был лирик, воспевающий какую-нибудь даму или наоборот яростный любитель каких-нибудь НАШИХ ФРАНЦУЗСКИХ БЕРЕЗОК. ( Или что там у них полагается? Можжевельник?)

Таким образом, на одной французской могилке шестнадцатого века могли выжить и выкормить потомство целых "ТРИ ЖИДА В ДВА РЯДА".

При этом я думаю, что некоторые французские могилки были фальшивыми поэтов никогда не существовало, и их сочинили сами переводчики.

Так эти хитрые ребята дотянули до сорок седьмого года в полном ладу одновременно, и с собственной совестью художника, и с окружающей бессовестной идеологией.

В сорок седьмом, поняв, что брать их НЕ ЗА ЧТО, начали брать - за то, что еврей. Но это опять давало - чуть больший шанс на жизнь, из севших в сорок седьмом, многим удалось дотянуть живыми до пятьдесят третьего, когда смерть начала отступать от лагерей. Шесть лет - не двадцать пять и не семнадцать. Сквозь все пытки, допросы и столыпинские вагоны, все равно шанс был.

Многие выжили и вернулись.

Они то и завезли в Питер мат, в качестве разговорного языка литературной интеллигенции.

Они, городской народ, узнали его там - на лесоповале и влюбились.

Ну, как было не влюбиться, им, повенчанным с русским языком в семнадцатом году, (брачная простыня была красная, как положено). И с тех пор благоговейно вслушивающимся в каждый его закоулок.

Я не утверждаю, что юных питерских барышень надо обучать мату. Конешно нет, пусть вырастают новые "смолянки" или Достоевские Настеньки.

Но сама я от мата не откажусь, хотя бы в память о тех, из чьих рук я его получила, от "наших Киплингов на языке идиш".

Они то и бросились тогда - после ПЕРВОЙ НОЧИ в крови, в пожаре спасать добро.

То, что они называли "добром" - бросились не к сундукам - к стишкам.

К языку - главному трофею. И тряслись над ним все эти годы.

НАШ Киплинг. Потом были НАШ Лорка, НАШ Селинджер...

Все эти переводчики, редакторы, корректоры, Риты Райт, Норы Галь, потом уже из их рук мы получили всю свою Америку. Мы их застали уже старушками. Старушек как всегда больше, чем старичков.

Секция переводчиков... Там спрятался и отец Алеши Хвостенко, рожденный в Лондоне, в семье левых эсеров. Туда вернулся и Старик Лихачев, не академик, но воспитатель целой плеяды питерских юношей.

Я недавно видела всю эту компанию - "Секцию переводчиков", как нарицательное, в "Звезде", на семинаре.

Смотрела на эти лица стариков и старух, кто-то еще жив - из ТЕХ лет. Они и не заметили, что вместе с языком взяли еще что-то неясное, как радиация. То ли русского Бога, то ли русскую душу...

Про "Секцию переводчиков" я сочинила песню.

Песню лебедям - от своего от вороньего имени. И мотивчик у нее блатной - "Нина-дочь прокурора".

Воронья песня.

... Где лебеди?

А лебеди ушли.

А вороны?

А вороны остались.

Куда ушли?

Куда и журавли.

Зачем ушли?

Чтоб крылья не достались.

Марина Цветаева.

"Лебединый стан"

Надо что-то отвечать. Раз уж я взялась отвечать, то и отвечаю... от нас - воронов.

Когда райские птицы свои перья уронят

И простуженной глоткой захрипит соловей

Я спою тебе милый, эту песню Воронью,

Она горше отравы, а не хочешь, не пей!

Гуси-лебеди жили по Лебяжьей канаве,

Улетали навеки - обронили птенца,

Эта песня - Воронья, она горше отравы,

Но уж если разлили - допивай до конца.

Говорят, мы не вправе, мы - из грязи, из пыли,

Из прохожего места, из густого вранья...

По Лебяжьей канаве - прежде - лебеди жили,

А теперь наступили времена воронья.

Наливай по еще, не грусти, малолетка,

Не пришлося тебе на чужбине пропасть,

Все ж Воронья Слободка - не заморская клетка,

Да и голосом вышел ты в жидовскую масть...

Допивай до конца - закуси, чем попало.

Мухомором слоеным, черно-белым крылом,

Этой песней вороньей - чердаков и подвалов,

Да Лебяжьей канавкой, да соленым локтем.

Этой песней лебяжьей - чердаков и подвалов,

Да Вороньей канавкой, да соленым локтем.

Получилось не только о евреях, но и обо всех остальных, кого революцией выплеснуло из конюхов и кухарок, в младшие научные сотрудники.

Все хотели стать чем-то другим:

Евреи - русскими.

Крестьяне - господами.

Казаки - приват-доцентами.

Самое интересное, что у всех все вышло!

Иногда, даже забавно - СОВЕТСКОЙ, объявляется почти вся недворянская культура - крестьянская.

Ее и при Совке гнобили и теперь гоняют. А я, по старой еврейской традиции, решила побыть пока при этом сундуке...

В общем, Россию гоняли сквозь строй - как обычно, в нормальном режиме времен, скажем, Ивана Грозного.

Евреев - тоже, по старинке - той, еще библейской, с разбиванием младенцев об стену.

Но, уже с Гражданской войны вся эта кровавая купель была общая. Заваливали друг друга по очереди - то казаки разбойников, то разбойники казаков. Кузьминский кричит, что я все сочиняю, и что после групповых изнасилований дети не родятся.

Да, но это, если узнавать о том времени только из хорошей прозы. Там сплошные групповые изнасилованья. Писателям - про групповые то, всяко интересней писать.

А если просто послушать мертвецов, то выходит, что в этой страшной каше шла жизнь, и пышным цветом цвела совсем другая статья: "принуждение к сожительству с использованьем..." - тут уж по-разному, кто смертью грозил, а кто и просто сулил мешок картошки.

От казаков рожали евреев, а от дворян - тоже. И кто-то помешивал и помешивал большой деревянной ложкой Россию и евреев.

И опять война, и опять лагеря, и опять голод...

А потом вдруг странная попытка маленького Сталина, тронуть евреев тех, что хранились у него под крылом.