Сергей Залыгин - Соленая падь

Брусенков же чем дальше, тем серьезнее становился, ответил Глухову:

- Я такие речи знаешь где читал? В колчаковских воззваниях читал. И не раз. Он там власть нашу комиссарским самодержавием кличет, Колчак. Однако народ бьет его, а не комиссаров!

- Так это же глупость - себя с дерьмом сравнивать! Колчаковская власть - она вся из дерьма деланная, это каждому должно быть понятно, одни, может, мериканцы-японцы не видят, сахаром дерьмо-то со всех сторон обкладывают! А ты что стараешься? Доказать, что ты лучше Колчака? Может, и лучше-то лишь на малость какую? Так неужели мужики-то кровь проливают за эту самую малость? И когда колчаки меня разоряют и напустили на меня чужестранных карателей, а ты тоже кричишь мне: "Враг!" - может, тебе цена-то тоже колчаковская! Стрелишь меня? Это ты можешь! Власть! Только сперва подумай, посчитай, какая тебе после того цена выйдет!

Народ, может, и не сегодня, может, и погодя все одно скажет тому спасибо, кто ему помог от эксплуататора навсегда избавиться. А когда ты кричишь, что трудом своим степь цельную поднял, обзавестись людям помог, - я скажу на это так: вот за этим за столом сидят нынче товарищи и нету среди них человека, чтобы ему нечего было бы тоже об себе крикнуть, объяснить, сколько он сделал, сколько поту, может, крови пролил уже и еще готовый пролить за трудовой народ. Спроси хотя бы и товарища Мещерякова об этом. Ему сказать есть чего - однако он молчит! Почему молчит? Потому что когда общее дело - своими заслугами на других не замахиваются...

- А я и не замахиваюсь. Куда там замахиваться - обороняюсь я. И главный ваш командующий тоже об себе не промолчал бы, когда в его бы ткнули, объявили - он враг, и никто больше! И ты не промолчал бы! И любой и каждый из вас! Когда меня колчаки схватили бы и сказали мне "враг", я, может, и промолчал. Очень может быть. А тут как молчать? Тут все об себе вспомнишь, как на белый свет родился - и то вспомнишь!

- Зря стараешься! - сказал Брусенков. - От меня тебе не оборониться. У меня наступательный дух - на десятерых таких, как ты, хватит.

- Не оборониться, значит?!

- Ни в коем случае!

- А что же ты со мной сделаешь?

- Если еще вот так же будешь путаться, мешать нам - то я тебя стрельну.

- Это что же - твердо говоришь?

- Я ведь больше об тебе знаю, как ты думаешь. Много знаю: и кулацкую твою склонность, и в карасуковской степи твою агитацию знаю, чтобы не присоединяться покудова к партизанской территории либо даже свою сделать.

- Ты скажи-и-и-ка! - удивился Глухов. - Он что же у вас в штабе, Брусенков этот, - и со своими так обходится? Об ком что прослышит, не понравиться ему - так он того человека сразу к стенке? Вы-то ему все здесь нравитесь - так понимать? Счастье ваше! Другой так и верно что позавидует вам, счастливчикам!

- Ты, Глухов, не разыгрывай... - сказал Довгаль. - Война идет. И жестокая. Каждому очень просто до худого доиграться. Понятно?

- Понятно. Вовсе. И получается, я у себя дома, в степе карасуковской, вовсе не напрасно уговаривал мужиков - не спешить под ваше знамя. Лучше обождать. Придет Советская власть - она за это не похвалит, знаем. Но ведь и у нас будет резон ей, Советской власти, объяснить: не хотели идти под диктатора. Хотя под адмирала Колчака, хотя под Брусенкова-товарища. Не хотели, и вас ждали. Вот как придется объяснить!

- Навряд ли тебе придется объяснять что кому, Глухов! - сказал Брусенков. - Навряд ли...

Мещеряков подумал: слишком далеко зашло дело. Он-то дело затеял вроде шуткой, но не так обернулось. Взять Глухова под свою защиту? Сказать: он его привел сюда, он обязан его отсюда и живым выпустить? Чтобы не столкнуться с Карасуковской волостью, с мужиками степными? Решил повременить. Подождать решил, покуда останутся они с Брусенковым с глазу на глаз. Ссориться с начальником главного штаба на людях и при первой же встрече - надо ли?

Но тут получилось вот что: Глухов сам по себе от Брусенкова защитился. И вовсе неплохо это у него получилось.

- Ты, Брусенков, сильно вперед не забегай, - сказал Глухов. - Умные так не делают. Сроду! Ну, а когда ты все ж таки забегаешь, то я ведь тоже знал пользовался слухом, - к кому иду! И на всякий на случай доставил тебе махонький квиток!

С этими словами Глухов нагнулся, крякнул, сорвал с правой своей ноги сапог, а после стал разматывать длинную-предлинную, уже потрепанную, в дырах портянку. Когда нога у него осталась голой, в одной только черной шерсти, с желтыми выпуклыми ногтями, он взял портянку в руки и стал ее рвать. Не порвал - вцепился в портянку эту зубами, холстина затрещала, и он вытащил из нее небольшой лоскут клеенки. Голубая клееночка была, с синими цветочками, бабы такими любят на праздник стол в избе застилать. Глухов и эту клееночку порвал, достал из нее бумажку, расправил бумажку ладонью. Сказал Тасе Черненко:

- Ты, товарищ мой, по всему видать, крепко грамотная! Прочитай! Погромче!

Тася взяла бумажку, поглядела на всех кругом, но Мещеряков сказал ей быстро и строго:

- Читай, товарищ Черненко!

Тася Черненко стала читать...

"Товарищи мещеряковские и товарищи соленопадские! - написано было в этой бумажке. - Мы, карасуковские, посылаем от волости к вам своего представителя Глухова Петра. Выяснить настоящее ваше положение и на предмет нашего к вам присоединения. И чтобы вы не приняли товарища поименованного за колчаковского или просто так ему не сделали, то мы сообщаем вам, товарищи, для вашего же сведения: мы на всякий на случай поймали ваших партизанов в степу, четырех человек, как-то: товарища Семена Понякова, жителя села Малая Гоньба, товарища Корнея Сухожилова, жителя Верстова, товарища Павла Сусекова, жителя села Каурово, и еще жителя того же селения товарища Ивана Коростелева. Так что будет с нашим товарищем Глуховым вами сделано какое недоразумение - сообщаем вам, что и мы безотказно сделаем ту же меру с вышеуказанными товарищами. Но мы душой надеемся на правильный исход, и да здравствует народная власть, долой тирана Колчака!"

- Вот и видать сразу стало, - сказал Глухов, когда Тася Черненко кончила читать, - видать, что карасуковские мужики не кое-как деланные! А ты гляди бумагу-то зорче, товарищ женщина, - она еще и вашими заложенными товарищами тоже подписанная, бумага. Чтобы не вышло вдруг сомнения.

Все молчали.

Молчали долго, и Мещеряков подумал: надо сказать.

Весело так хлопнул Глухова по спине.

- Так это верстовский мужик - Сухожилов Корней - у вас заложенный! Ты гляди, сосед ведь он мой! Не то чтобы ограда в ограду, но и не так далекий дворов через пять и по той же стороне улицы! - И еще засмеялся Мещеряков.

А Глухов на него поглядел и громко заржал тоже, размахивая волосатой ногой.

Брусенков сидел - мрачная туча.

Ефрем и ему сказал: