Сергей Залыгин - Соленая падь

Не то получалось.

И дальше было не то: нигде ни души, бумаг как-то совсем мало. Побегав по отделам, Мещеряков распахнул дверь в комнату начальника главного штаба.

Светло еще было, но предметы освещались как бы по какому-то выбору одни ярко и выпукло, другие оставались почти в тени. А мелкие-мелкие осколки стекла в разную силу, но все с одинаковым и каким-то прозрачным блеском глянули на него из щелей между половиц, из-под черной, засиженной табуретки, с подоконника и даже со столовой горки.

Окно тоже таращилось круглым отверстием, и Мещеряков подумал, что граната летела тот раз как-то странно - не прямо, а вращаясь поперек. "Или это безрукие так гранаты бросают?" - удивился Мещеряков и вспомнил Толю Стрельникова в момент, когда Толя по какой-то неведомой случайности остался жив: он ведь уже был на мушке пистолета. Как раз растрепанная белая голова была на прицеле.

Постоял Мещеряков. Приблизился к столу, повернулся спиной и плотно к нему прижался. Пошел обратно к дверям, считая шаги. От стола до порога было шесть шагов и еще чуть-чуть - вершка три-четыре. На пороге обернулся, приподняв левую руку в уровень плеч, положил на нее дуло нагана.

Целился тщательно.

Выстрел был громкий, а чернильница пикнуть не успела. Осколки и капли брызнули в стороны, каждый осколок, куда бы ни упал, везде сочился, каждая капля потекла струйкой, и не фиолетовой, а почему-то черной.

Мещеряков еще постоял, поглядел и захлопнул за собой дверь. В коридоре эскадронцы потрошили мешки с бумагами. Он велел им занятие прекратить:

- Больше от вас не требуется!

Пошел на улицу.

Нет, что-то не то было...

На этом он и бросил бы дело - оно скучным получилось, - но у выхода встретился вдруг Довгаль.

- Лука? Здорово!

Довгаль шагнул навстречу. Здороваться не стал. Спросил:

- Теперь - куда пойдешь? Кого и как громить? Сходня вот еще есть, не тронутая по сей день ни белыми, ни красными. Церква тоже целая по сю пору. Да об чем говорить - тут в любого стрелить, любую постройку пожечь - и не промахнешься: все народу, Советской власти принадлежит. Что же ты стал, как пень, не жгешь, не убиваешь? - Довгаль повернулся и пошел прочь... Но уходил все медленнее, медленнее, вот-вот повернется к Мещерякову снова. И ведь повернулся. Приблизился к нему, опять заговорил: - Слышь, герой, мой-то сельский штаб - он же работает. Нормально справляет дело. Как ты можешь оставить его в целости и невредимости?

Довгаль схватил Мещерякова за руку, а тот как раз набивал трубку. Трубка упала на землю, высыпала коричневую горку табаку.

Говорил Довгаль тихо:

- И это я ездил к тебе представителем в Верстово на предмет объединения наших восстаний? Это я привел тебя в Соленую Падь? Я - сам?

Мещеряков нагнулся, не спуская глаз с Довгаля, поднял трубку, на горку табаку ступил ногой.

- У меня нынче табачок настоящий, магазинный. Сыпать его повсюду вовсе ни к чему!

- Ну? Пойдем в сельский штаб?

- Не балуй!

- Пойдем?!

- Не балуй!

- Так я же тебе - не просто так, я же - дело говорю! - заложив руки за спину, сказал Довгаль. - Дело! - Засмеялся, вздрагивая усиками. - Ведь главный-то штаб нынче только что в сельский перемещен! Только что! Впереди же твоей банды товарищ Петрович взвод латышей выслал и записку - как сделать. Мы и сделали. Успели. Они еще, латыши, предупредили в Старой Гоньбе - встретить тебя хлебом-солью, речь от тебя просить на митинге, одним словом - задержать твой геройский полет, сколь можно. Ну, как - говорена была тобою речь перед народом? В Старой Гоньбе? А теперь я тебя призываю пойдем бить латышей, которые мой штаб охраняют и главный - тоже! Пойдем они же насмерть будут стоять!

- Ты гляди-и! - удивился Мещеряков. - А я-то думаю: что это бумаг такое малое число в главном штабе, куда подевались? И люди тоже? - Он одернул на себе гимнастерку, крикнул эскадронцам, толпившимся у палисадника: - Ребята! Приглашают нас на дело!

Пешие эскадронцы построились было в колонну, но некоторые среди них все еще до конца не протрезвели, баламутили, мешали строю. Конные - человек пятнадцать, - те построились по три в ряд.

Мещеряков шел рядом с Довгалем, говорил:

- Не военный ты человек, Лука. Нет, не военный! Не понимаешь силы оружия - да разве со мной, с моими ребятами, разве можно с нами шутить? Плохо ты придумал. Пеняй на себя.

- Ну, почему же плохо? По крайности вся Соленая Падь, вся нынешняя Освобожденная территория поймут, кто такой истинный Мещеряков. Рано ли, поздно - это надо было людям узнать. Всем. - Довгаль приостановился. - Ну, сейчас спор запросто решится. Я, Мещеряков, не совсем напрасно тебя под огонь латышей веду. К роте спасения революции. Ведь сколько раз мне товарищ Брусенков предсказывал, что ты в конце концов пойдешь разгонять главный штаб! Не поглядишь, что штаб этот сделан для великой пользы трудового народа, для Советской власти, которая уже вот-вот и придет к нам! Я Брусенкову не верил, не мог. Каждому его слову противоречил. А теперь кому мне противоречить? Самому себе? Ну, так пойдем же к латышам, пойдем!

Мещеряков шел в ногу с Довгалем.

- И товарища Петровича подводишь, - говорил главком, вздыхая. - Тот придумал, а ты - насмарку. Ведь он же хорошо придумал. С латышами, с перемещением главного штаба, с митингом в Старой Гоньбе! Я-то старался речь произнести! Нет, что ни говори, Довгаль, а ежели руку на сердце - правильно будет сделано, что товарищ Петрович комиссаром армии назначится, а не ты! Правильно! Это не надо глядеть, что он махонький и с волоса - бурый. Редкого упрямства, и голова на плечах, и побывал не знаю где - в самых разных государствах! Умница!

Сельский штаб Соленой Пади был не так далеко: нижней улицей и чуть в проулок. В бывшем поповском доме.

Когда в проулок этот свернули, увидели: на крыльце - два латыша, на подоконнике - один, и в раскрытую дверь видно - внутри еще вооруженные.

Бывший поповский дом стоял под горкой и поперек проулка, замыкая его. Сверху хорошо было видно все, даже что внутри дома делается, тем более окна, двери распахнуты.

Мещеряков скомандовал эскадронцам остановиться, сам, не сбивая шага, быстро пошел вперед. Довгаль чуть от него отставал.

Латыши наизготовку не взяли, но сделались все как вкопанные - замерли.

Правильно было сказано Довгалем: главный штаб весь тут и был, разве одного отдела народного образования только не хватало.

И юрист был знакомый, бородатый; и крохотный финотдел с очками на веревочке; и тощий завотделом агитации-информации. Знакомые все люди. Все были заняты - на новом месте приводили в порядок свои бумаги. Глаз не подымали.

Только финансист и вступил с Мещеряковым в переговоры. Подергал на коротком своем туловище длинную блузу, на носу - очки, спросил: