Константин Золотовский - Рыба-одеяло (рассказы)

Впервые знакомясь с ним, бывалые подводники посмеивались: "Тоже мне, водолаз. Его любой скобой в воде прибьет". А Гутов спокойно надевал шестипудовый костюм, спускался на грунт и работал лучше, чем многие из них. Старые водолазы удивленно поговаривали: "Он, видно, знает какое-то петушиное слово".

Но никакого особенного слова Гутов не знал. Стремительный и в то же время неторопливый, он не впадал в панику, никогда зря не звал на помощь, а спокойно осматривался; если попадал в трудное положение, сам уверенно выходил из него.

- Тебе тоже глубину поменьше сообщать? - спросил Разуваев.

- Обойдусь, - улыбнулся Гутов.

* * *

Водолаз удачно попал в нужное место. Свинцовые подметки брякнули обо что-то... Рядом лежало судно. При слабо мерцавшем свете лампочки он разобрал, что это подводная лодка.

О находке сразу сообщил.

- "Девятка"?

- Сейчас узнаю, - ответил Гутов. Он заметил на перископе рубки фал веревку, которой поднимают флаги.

"Если флаг цел, - "Девятка", - подумал Гутов. - От царского и лоскутка бы уже не осталось".

Добрался до прилипшего к железу флага и посветил лампочкой.

- Советский! - радостно крикнул Гутов.

- Значит, "Девятка", - обрадовались наверху.

Гутов стал осматривать лодку. Корма ее зарылась в ил почти по фальшборт.

- Выходи наверх! - раздалось по телефону.

- Есть!

Стали поднимать, а шланг, по которому подается воздух, не пускает. Гутов потянул за него - не поддается!

- Спустите обратно, распутаюсь, - сказал он и, не выпуская шланга из рук, полез в черную как смоль тьму, обратно на лодку. Руки и ноги стали слабеть, тело обмякло. Но он настойчиво полз... Вот и перископ! За него-то и зацепился шланг. Вдруг лодка закачалась под ним, и он медленно заскользил с борта. "Головокружение", - догадался Гутов. Последним усилием он скинул шланг и дернул за сигнальный конец...

* * *

- Гутов! Гутов! - тревожно звали по телефону.

- Есть! - слабым голосом ответил он.

- Что же ты все время не отвечал?

- Я не расслышал.

На последней выдержке, когда до трапа оставалось всего несколько метров, Разуваев сообщил:

- Сейчас Романенко на грунте. С ним несчастье - лампочку разбил, запутался. Просит помощи.

Гутов понял, что он не должен опоздать ни на минуту.

- Травите шланг и сигнал! - быстро сказал он. И ушел опять на глубину.

Огромный Романенко лежал, раскинув руки и ноги, обвитый, как змеями, двумя тросами. Быстро распутав их, Гутов приказал: "Поднимайте!"

Щупленький Гутов цепко схватил грузного Романенко за скафандр и стал медленно подниматься с ним. Держать становилось все труднее и труднее.

С переходом от большой глубины на малую в глазах у Гутова стало рябить. Ему слышалась то музыка, то пение.

- Кто поет? - спросил он.

На судне подумали, что он сошел с ума.

- Держись, Ваня! - дрогнувшим голосом подбодрил Разуваев.

Гутов чувствовал, что теряет сознание, но не выпускал Романенко. "Я должен, должен..." - повторял он. Знал, что, если их выбросит наверх, конец обоим! Гутову прибавили воздуху. Стало легче. А когда из молчавшего шлема Романенко наконец вырвался бурный поток пузырей и к иллюминатору приблизилось его круглое лицо, Гутов разжал онемевшие руки.

Первым подняли Романенко. За ним вышел Гутов. Разуваев бережно подхватил его и быстро освободил от снаряжения. Гутов улыбался в ответ на поздравления товарищей, потом вдруг побледнел, щеки его задергались, он покачнулся и упал навзничь. Его унесли в лечебную камеру, где атмосферное давление приравнено к глубинному. Через два дня Гутов был совершенно здоров. С виду слабый, он был на редкость крепким и выносливым.

* * *

На основании этих спусков была выработана первая глубоководная таблица, и эпроновцы приступили к работам по спасению "Девятки". Уже стояла дождливая балтийская осень. Один шторм следовал за другим. Но команда корабля жила одной мыслью: во что бы то ни стало поднять "Девятку". Комсомольцы выпускали стенную газету "Боевая задача". В ней печатались проекты, предложения водолазов. Такелажники готовили прочные тросы для "Девятки". А электрик Обозный усовершенствовал глубинное освещение, так нужное для водолазов, приспособил сильную лампу от киноаппарата. "Берегите ее, - предупреждал он, - это единственная!"

В часы редких передышек между штормами водолазы продолжали свой нелегкий труд.

В один из вечеров Гутов и Разуваев зашли в радиорубку. Судовой радист принимал финскую станцию.

"Напрасно стараются, - говорил диктор на русском языке, - подводной лодки большевикам никогда не поднять! Англия и Франция, обладая прекрасным техническим оборудованием, даже с меньшей глубины не могли поднять своих лодок "М-2" и "Прометей". Что же после этого думают советские судоподъемщики со своей скудной техникой? Смешно, право..."

- Значит, у иностранцев кишка тонка! - Разуваев сплюнул со злости. - А мы и уключины шлюпочной не оставим на грунте! Верно, Ваня?

- ЭПРОН еще никогда не подводил! - твердо сказал Гутов.

* * *

Барометр на судне предсказывал сильную бурю. Уже забегали по морю беспокойные барашки и с жалобным писком пронеслась, черпая крылом воду, балтийская чайка. Небо исчезло. Все помрачнело вокруг.

В такое время в Кронштадте судам приказывают не выходить из порта и крепко швартоваться к гранитным стенкам. Но до Кронштадта двести километров.

"Судам, захваченным в море штормом, - говорится в морском международном законе, - разрешается укрыться в каждом порту любого государства мира".

Ближе всего Финляндия. К ее берегам и направилось эпроновское судно. Радировали в порт. Ответа не последовало. Волны поднимались все выше и выше, гулко ударяясь в борта. Снова запросили. И опять молчание. Наконец примчался портовый буксир. Толстый человек в новенькой форме, улыбаясь, взял в руки рупор - мегафон. К ногам его жался мопс, с голубым бантиком на шее и одеяльцем на спинке. Чиновник заявил, что ему велено отказать советскому кораблю в укрытии. Это было то время, когда финское правительство относилось к нашей стране агрессивно. Буксир повернул обратно, холодная волна обрызгала мопса, он мелко дрожал и злобно лаял на советское судно.

Эпроновцы тоже повернули, но прямо в открытое море, подальше от негостеприимного берега. На палубе царило гнетущее молчание... Разуваев вынул из карманов тяжелые руки, сжатые в кулаки. Водолазы мрачно провожали удаляющийся берег. Палуба круто накренилась.

- Ничего, глубоководники! - вдруг звонко крикнул всегда сдержанный Гутов. - И это выдержим!

С капитанского мостика раздался приказ:

- Надеть спасательные пояса!

Борта застонали от волн. Вспененная ветром вода стала седой. Судно, как на пружинах, то подпрыгивало, то опускалось в глубокую водяную бездну.