Петр Краснов - Атаман Платов (сборник)

– А почему это вы думали раньше, что армия воспротивится?..

– А как же иначе было нам думать? Вспомните, господа, Одессу, вспомлите Москву и гвардейский Семеновский полк. А Сибирь! – даже взвизгнул наш собеседник. – Когда потоками крови залили зарю свободы… А сколько повешено борцов за нее… Сколько расстреляно и погибло в Лифляндии и Эстляндии… Все ведь это, – извините, – работа офицеров и армии.

– А вы хотели бы, чтобы офицеры, как овцы, позволили бы вырвавшейся на волю толпе издеваться над ними? – хмуро сказал казак. – Вы вот пересчитали места, где гибли «борцы за свободу», а не пересчитали то бесчисленное количество полицейских, жандармов и офицеров, которых перестреляли и перебили бомбами эти самые борцы за свободу?!

Штатский завертелся.

– Они ведь думали убрать наиболее реакционный элемент.

– И избрали для этого террор?! Глупее ничего нельзя и придумать. Действие вызывает противодействие, – сказал казак. – Офицеры, усмиряя взбунтовавшихся, вовсе не думали душить свободу. Наоборот! Ни одному офицеру и в голову не пришло бы предложить разгон думы.

– А ее все-таки разогнали!

– Разогнали потому, что она действовала неумно и нетактично. Дума сразу хотела все перевернуть вверх дном. Дума не поняла того, что, чем больше проявить такта и осторожности, тем больше можно забрать в руки, тем больше заслужит она доверия. Дума потребовала от правительства полной амнистии всем политическим преступникам. Разве это умно и тактично? Да, сколько среди них было террористов, убийц, заговорщиков, воров и грабителей!..

– Но так ведь это же и есть самые настоящие борцы за свободу, – заметил штатский.

– Убийство и свобода, – понятия прямо противоположные, – отрезал казак. – Какая к черту свобода, если всякий мерзавец может безнаказанно лишить меня жизни?.. Мы понимаем свободу иначе. Развели террор против всех иначе думающих и называют это борьбой за свободу. А нравы, а эта распущенность…

– Что касается, – как вы изволите говорить, до равноправия, – да у нас, у казаков, оно и было спокон веков. Мы всегда стояли за равноправие. У нас раньше и в казаки принимались просто. Спрашивали: в Бога веруешь? – Верую. – А ну-ка, перекрестись! – Если прибывший перекрестится правильно, его, не расспрашивая ни о чем, и принимали в войско.

– И теперь так же? – спросил заинтересованный штатский.

– Теперь дело другое. Теперь нет места, нет земли свободной. Своих казаков не знаем куда девать и как устроить, потому и не принимаем больше к себе. В России же места сколько хочешь. Может принять всех хороших людей. И всем им равноправие дать. Вреда от этого не будет, а скорее польза. Вот и евреи хотя бы, они хорошие работники: где они появятся, там сейчас же торговля улучшается.

– Ну, вот видите! – так и вскинулся штатский. – Ну, я вам прямо скажу, – я не слышал еще ничего подобного. И это говорит казачий офицер! Офицер, которого мы боялись всегда больше всего на свете. Одни нагайки ваши, – простите, – чего стоят!

– И все же лучше нагайкой полоснуть, – отрезал сотник, – чем бомбу бросить. Я опять повторяю вам, что приму все от думы, решенное большинством голосов, но жестоко отдеру рабочих или революционеров, которые самолично вздумают расправляться. Так почти все наши офицеры смотрят. Право и закон для всей России, для всех ее сынов должны быть одинаково крепки.

– Ах, как вы все это хорошо говорите! – восхищался юркий штатский, сильно смахивавший по внешнему виду, да и по разговору, не то на караима, не то на еврея. – Вот теперь я и сам вижу, что офицеры совсем другие люди, чем мы думали. Я даже побоялся бы раньше заговорить с вами, как и с жандармом. А вы что думаете? – обратился он, резко повернувшись ко мне. Ему, видно, хотелось узнать и мое мнение.

– Я думаю, – ответил я, – что идея сотника решать все вопросы большинством голосов – в теории правильна. Глас народа, глас Божий – говорит и пословица. Но не каждый вопрос можно решать с маху. Нужна постепенность. Вы, кажется, это эволюцией называете… Думе следовало бы не в Выборгские фокусы играть, да зажигательные воззвания выпускать, а успокоить страну и мало-помалу заслужить доверие Царя и народа. Государь призвал их помочь ему, а они в два счета против самого Царя обратились. Да еще как: воззвание к народу выпустили не платить налогов и не давать рекрутов! Да ведь это преступление против государства. Ну и остается только в кутузку запереть. Сотник прав, нужно было действовать осторожно и потихоньку, а не щепу колоть…

– Ах, как жаль, что мне нужно уже здесь вылезать, – охал штатский. – Я прямо ужасно рад, что разговорился с вами… Просто и не думал, что у нас есть такие передовые офицеры. Будьте здоровы, желаю вам всякого благополучия… Пусть Бог пошлет вам… – И он слез с поезда.

Обыкновенно похвала хорошо влияет на душу человека. Делается радостное настроение. Похвала же этого штатского произвела как раз обратное впечатление. Мне казалось, что я вступил в заговор с человеком, желающим зла моей родине. Так, кажется, думал и сотник. Он что-то приумолк.

Скоро он повернулся носом к спинке дивана. Я тоже. Под ритмический стук колес слетел к нам благодетельный сон и окутал все своими успокаивающими ласковыми крылами: и душу, и выборгские крендели, и равноправие… кадетский бал в Новочеркасске и моих кавказских сапер…

В Тифлисе меня ожидала новость. Денщик третий день выходил к каждому поезду. Он встретил меня на вокзале и доложил, что за время моего отсутствия Молчанов нанял комнату у Янкевских и уже переехал туда. Квартира Янкевских находилась в конце Авчальской улицы, на высоте Эриванской площади. Место бойкое и хорошее, но все же дикое, хотя и недалеко от центра. Квартиры там были поэтому дешевы. Только одна Авчальская улица еще сохраняла старомодную конку, а то всюду в Тифлисе уже бегал трамвай.

Квартира Янкевских была небольшая, всего четыре комнаты. Сам Янкевский с женой и девочкой занимал одну комнату. В тесной столовой спала бабушка, пресимпатичнейшая старуха. Третью комнату отдали нам, а четвертая – зал – оставалась свободной.

Мне этот переезд сначала не пришелся по душе, – стеснительно. Однако, подумав, я решил согласиться. Плюсов было много. Во-первых, дешево, тридцать рублей со столом и со стиркой белья. Для нас это было очень удобно, а семейному человеку давало все же шестьдесят рублей в месяц. Во-вторых, – мы попадали в семью, где были две дамы; они явятся, несомненно, сдерживающим началом.

Проба вышла недурна. В тот же день я ел в обществе новых квартирохозяев очень вкусный обед и пил стаканами дешевый «Карданах», по крепости мало чем уступающий кахетинскому номер второй. После ужина засели играть в преферанс.