Анатолий Алексин - Мой брат играет на кларнете (сборник рассказов)

Глеб остался один, с растрепанными волосами, со стулом на спине и в рубашке без пуговиц.

Мы на цыпочках покинули «старую дачу» и опять побежали.

Природа между тем продолжала жить своей особой, прекрасной жизнью, но уже в темноте. А что может быть печальнее опустевшего осеннего поселка! Да еще в вечернюю пору… Несколько раз я жил летом на даче. И вот, когда к концу августа одна дача за другой пустели, становилось тоскливо и одиноко.

Ну, а тут уж во всем поселке не было ни огонька! И мы то и дело попадали в лужи, в ямы, в канавы.

Мы вновь стали огибать сосновый лес, который днем был красивым, молоденьким, а сейчас потемнел и насупился, будто за один день постарел. И все деревья казались мне издали притаившимися злоумышленниками… Утром я бы этому, конечно, обрадовался. А тут даже дождь, и слякоть, и сырость не радовали меня. Мне неожиданно захотелось домой, в теплую комнату… На это было только минутной слабостью! Я ей не поддался. Я отбросил все. Верней сказать, отшвырнул!

– Разве это не мой пень? – воскликнул Покойник. И снова уселся на самую середину: другим уже сесть было некуда. И так же, как прежде, все у него дышало: и нос, и живот, и плечи.

Я это чувствовал в темноте.

– Уступи место женщинам! – сказал я.

– Разве мы в трамвае? Или в троллейбусе? – усмехнулась Наташа. – В лесу вежливость ни к чему.

Покойник вскочил. Но она не села. И даже Миронова продолжала стоять.

– А еще лирик! – сказал я Покойнику. – Посвящаешь стихи красавицам! – И тихо добавил: – Несуществующим…

– Не надо трогать Покойника, – попросил добрый Принц. Он по-прежнему думал, что Покойник испытал уже счастье любви. А чужие чувства Принц уважал.

– Согласен: не будем ссориться в такую минуту! – сказал я. – Что там сейчас с нашим Глебом?

Я сказал «с нашим», потому что, представляя себе, какой опасности (может быть, даже смертельной!) подвергал себя Глеб, я готов был забыть о его вине, о его преступлении. «А если Племянник ему не поверит? – думал я. – А если, разъяренный, выскочит из подвала и набросится на беззащитного Глеба? Или затолкает его в подвал и запрет?» Да, я готов был простить Глеба, потому что в тот момент он свершил подвиг во имя нас всех!..

– Конечно, можно было бы и не выпускать Племянника, – сказал я тихо.

– Можно ли так поступать с человеком? – ответила мне Наташа.

Под холодным дождем она думала о справедливости!

– Сколько сейчас времени? – спросил я у нее.

– В темноте не вижу, – сказала Наташа.

– Дай руку. Я разгляжу!

Она протянула руку, и я долго разглядывал. Потом я еще три или четыре раза просил ее дать мне руку и снова долго разглядывал, потому что трудно было увидеть, рассмотреть стрелки. И вообще… Наконец я стал волноваться! Пятнадцать минут прошло. А Глеба все не было.

«Он пожертвовал собой и тем искупил вину, – думал я. – А я был с ним недостаточно чутким… Правда, я не проявлял грубости. Но все-таки упрекал его. А он один на один, связанный и растрепанный, со стулом на спине, встретился в подземелье с Племянником. Не каждый бы на это решился. Вот Покойник бы ни за что не пошел! А я сам?» На последний вопрос мне трудно было ответить. И я, чтоб не думать об этом, еще раз взглянул на Наташины часики. Прошло уже двадцать минут…

Это было ужасно… «Во-первых, вероятно, погиб Глеб, – думал я. – А во-вторых, до электрички остается совсем мало времени. Уж если мы опоздаем на этот раз, нам не добраться до дому, раньше завтрашнего утра. А как мы сообщим об этом родителям! Никак! По телефону теперь уж не позвонить: Племянник выпущен на свободу! Наши мамы и папы просто погибнут. Не в прямом смысле слова, а в переносном… Хотя некоторые, может быть, и в прямом. Особенно мамы! За пап я как-то меньше волнуюсь. А где ночевать? Не пойдем же мы в гости к Племяннику! Может быть, уехать без Глеба? Нет, невозможно. Помочь ему? Как?!»

– С Глебом что-то случилось, – с плохо скрываемым беспокойством сказал я.

– Это из-за меня, – сказала Наташа. – Я виновата. Я!..

В лесу, в темноте, под холодным дождем она продолжала думать о справедливости!

– О, не казни себя! – воскликнул я шепотом, чтоб не слышали остальные.

Она с плохо скрываемым испугом отодвинулась от меня.

– Ты не виновата, – уже спокойно, нормальным голосом сказал я. – Это же я запер Племянника в подземелье. Правда, у меня не было другого выхода. Значит, никто не виноват. Такова жизнь!

– Сэ ля ви! – воскликнул Покойник. Он любил встревать в чужой разговор.

Это самое «сэ ля ви» было известно каждому первокласснику, но Покойник произнес так, будто звал французский язык. Вообще, убежав со «старой дачи», он осмелел.

– Еще возможна погоня, – сказал я.

И Покойник сразу заговорил обыкновенно, по-русски:

– Какая?

– Племянник!.. Ну, а если Глеб не вернется, нам придется освобождать его!

Покойник умолк.

«Что же делать? – рассуждал я. – Не пойти ли в разведку? Но тогда мы наверняка опоздаем на электричку. Так, так, так… Где же выход? Может быть, мне одному остаться, а всем другим немедленно мчаться на станцию?» Я предложил это. И затаив дыхание ждал, что мне ответят: оставаться одному все-таки не очень хотелось.

– Давай вдвоем, – предложил Принц Датский.

– Пусть женщины уедут! – воскликнул я. Посмотрел на Покойника и добавил: – И ты с ними.

Покойник не возражал. Но Наташа не согласилась:

– Еще есть минуты. Несколько минут… Подождем. Одного я тебя не оставлю.

Меня! Одного! Хотя и Принц тоже хотел остаться… Она сказала про меня одного!

Если б это было не в холодном лесу, а в какой-нибудь другой обстановке, я бы, наверно, умер от счастья. А так я остался жить.

Хотя в следующую минуту могло показаться, что все мы умерли. Все пятеро!

Потому что мы затаили дыхание, прислушиваясь к тому, как чьи-то пятки шлепали по лужам и грязи. Они шлепали очень звонко… И вот появился Глеб.

Вернее сказать, возник!

– Что у тебя в руках? – спросил я.

– Ботинки… Чтобы не падать… Скорее! Скорее… Погоня!

– Где?

Мы помчались!.. Но, даже задыхаясь от бега, я все-таки умудрился спросить Глеба:

– Он?

– Да… Очень был благодарен…

– Благодарен?

– Ну да… Очень хотел… Меня до станции… А их, говорит, убью! Ну, и я… Пока он за плащом…

Глеб, как всегда, не дотягивал фразы. Но тут уж трудно было его не понять, сколько он пережил!

«А все-таки, если б не он, вообще бы ничего не случилось! – опять пришла мне на бегу упрямая мысль. – Значит, все равно будет дорасследование. Надо довести до конца!..» Глеб теперь был с нами, я уже за него не волновался, и желание забыть все и простить куда-то сразу исчезло.

Так иногда бывало дома со мной… Если мама начинала меня ругать, я убегал и долго слонялся по улицам. Или сидел где-нибудь у товарища. А когда возвращался, мама вновь за меня принималась. И тогда Костя по секрету мне сообщал: «Пока тебя не было, она волновалась, и называла тебя ласковыми словами, и готова была простить… А вот появился, успокоилась – и опять за свое. О женщины! Кто их поймет?» Я не был женщиной. Но с Глебом у меня получалось так же, как у мамы со мной. Сэ ля ви!