Анатолий Алексин - Мой брат играет на кларнете (сборник рассказов)

Лукьянов оправдывался перед отцом.

– Виктора Макаровича я давно знаю, – сказал он, – очень давно! Я пел у него в хоре.

– Вы… пели? – переспросила мама.

– Недолго. Певцом я не стал. Так что практически это не имело значения.

– Это не могло не иметь значения, – сказал папа. – Не надо делать вид, что мы появились на свет такими же, какие мы с вами сейчас. Все имело значение! Мы часто слышим: «Никто не забыт и ничто не забыто!» Разве это должно относиться только к военным подвигам? По-моему, ко всему доброму, что делают люди… Я это давно вам хотел сказать.

– Вот и сказали, – ответил Лукьянов.

– Но как же, если вы пели… можно было не позвонить Виктору Макаровичу? Не проверить?.. – спросил отец.

– Вы знаете, какие сейчас напряженные дни! – ответил Лукьянов. – У меня на календаре… там, в кабинете, записано: «Позвонить Караваеву». Хотел узнать о здоровье. В таком вот плане. Потому что директор Дома меня заверил… – Лукьянов зашагал по комнате. – Давно я не видел Виктора Макаровича. Должно быть, лет двадцать. В Дом культуры хожу главным образом на собрания. Времени нет. К сожалению… – Лукьянов остановился. – А он-то что же не мог о себе напомнить?

– Неудобно, наверно… напоминать, – сказала мама.

– У меня тоже одна голова! И в ней иногда не хватает места…

– Сердце в этом смысле гораздо вместительней, – уверенно сказал папа.

– Да, понимаю. – Лукьянов сел за стол, на котором стояли целых три телефона. Он уже не был таким напряженным, стремительным. И хотя в кабинете у него шло совещание, он как будто не торопился. – Нехорошо получилось…

– Дирдом во всем виноват! – сказал я.

– Кто?

– Директор…

– Дирдом? – Лукьянов громко захохотал. – Это мне нравится! Очень подходит… Я думаю, еще не поздно переиграть!

Лукьянов нажал на кнопку. Вошла секретарша, и он сказал, чтобы она соединила его с Дирдомом.

Я думал, что Лукьянов будет кричать на Дирдома, стучать по столу. Но он не кричал.

Не поздоровавшись, он тихо и четко произнес:

– Вы ввели меня в заблуждение. Виктор Макарович мог остаться! – Дирдом что-то ответил. – Консилиум? – Дирдом опять что-то сказал. – Сейчас у меня нет времени. Потом я вникну во все детали. А пока отмените приказ… То есть как поздно?

Дирдом что-то объяснял. Ничего больше не сказав ему, Лукьянов повесил трубку.

– В сегодняшней вечерней газете будет заметка: «Из театра – в самодеятельность. Заслуженный артист приходит к детям!» Или что-то в этом роде, – сообщил он. И взглянул на часы. – Уже пять… Газета печатается.

– Виктор Макарович говорил: «Я счастливый человек: никогда не расстаюсь с детством!» Теперь, значит, придется расставаться… – сказала мама.

– Ни в коем случае! – Лукьянов поднялся. – Мы найдем другое место.

– Другого места для него быть не может, – сказала мама.

– А не вернуть ли его на прежнюю должность?

– Дирижером? Там ведь Маргарита Васильевна… – осмелился возразить я.

– Она вернется на свое прежнее место.

– Виктор Макарович не согласится.

– Почему?

– Я вам не могу… объяснить…

Лукьянов почему-то поверил мне.

– Надо пораскинуть мозгами! – По примеру отца он чуть не смахнул на пол письменный прибор. И обратился к маме: – Вы зайдите ко мне завтра по этому вопросу. – Потом обратился к отцу: – А вы зайдите сегодня. По поводу третьего цеха… Надо пораскинуть мозгами!

Он ушел к себе в кабинет, так и не поинтересовавшись, кто я такой. Может быть, он догадался?

– И все-таки я люблю его, – сказал папа. – Он – голова.

– А душа?.. – тихо спросила мама.

– И душа есть. Только ей некогда себя проявлять…

Когда я вечером пришел к Виктору Макаровичу, он уже все знал.

– Откуда?.. – спросил я.

– Мне позвонил Петя Лукьянов.

Своих бывших учеников он называл так же, как называл раньше, когда они были детьми.

– Но почему же вы не сказали нам, что Лукьянов пел у вас в хоре?!

– Он сам об этом никогда не вспоминал… Я думал, что эта страница биографии ему почему-либо неприятна.

– Неприятна? Ничего подобного! Просто он не стал певцом. Значит, практически это для него не имело значения!

– Он был очень способным мальчиком. Не у меня… а потом. Побеждал на математических олимпиадах. Я на него не сержусь.

– А на этого певца?

– На Женю Наливина? – Виктор Макарович помолчал. – В ошибках учеников, вероятно, и учителя виноваты.

– Ну, уж нет! – возмутился я. – Только он виноват.

Только он! И еще Дирдом…

– Хорошо, что Маргарита Васильевна дирижирует хором, – неожиданно сказал Виктор Макарович. – Она все сбережет… Я уверен.

– Сбережет! Она сбережет! – закричал я. – А с этим художественным руководством… Лукьянов сказал: «Нехорошо получилось». Он хотел все абсолютно переиграть. Но опоздал…

– Это было бы невозможно, – сказал Виктор Макарович.

– Почему?

– Ну, во-первых, Женя Наливин мой ученик. А во-вторых, победа за чужой счет… это почти поражение. – Он подошел к окну. Мне показалось, для того, чтобы скрыть от меня лицо. – Кажется, пора подводить итоги…

– Ни за что! – закричал я. – Ни за что… Лукьянов с мамой еще такое придумают! А вы пока отдохните… Вот если бы мне предложили сейчас отдохнуть, я был бы счастливейшим человеком! А помните, вы сочинили две песни? Они ведь имели огромный успех. Еще сочините!.. А мама напишет текст. Она сейчас как раз в литературном кружке!

– Добрый ты мой «объявляла», – сказал он, не отрываясь от окна.

1973 г.

Меня ждали шестнадцать лет…

Ужасно быть поздним ребенком! Я-то уж знаю! Ранние дети появляются быстро, сами собой, как отметки в дневнике, если ты пошел в школу. А позднего ребенка ждут не дождутся и, когда наконец дожидаются, начинают проявлять такую любовь, такое внимание, что ему хочется сбежать на край света, а то еще и подальше.

Родители ему говорят: «Мы тебя ждали! Так ждали!..» – будто он задержался в кино или на улице.

Я – поздний ребенок. Мои родители сразу хотели иметь мальчишку, а заимели Людмилу… Это моя сестра. Все втроем, вместе с Людмилой, они мечтали, чтоб я родился. И вот через шестнадцать лет мечта их сбылась! Поздновато, конечно. Но что же я мог поделать?

Я не помню, с какого возраста я себя помню. Но в ту пору, с которой помню, я часто, казалось, слышал: «Ты – сюрприз! Ты – драгоценный подарок!» Теперь мои родители стесняются громких фраз. Может быть, и раньше они таких точно слов не говорили. Но какие-то вроде этих… Я стал драгоценным подарком, как чашка, которая, нарядная и чистая, стоит за стеклом, но из которой никогда не пьют чай.

Меня берегут! Конечно, каждый по-своему, потому что у каждого взрослого в нашей семье свой характер.