Моисей Винокур - Голаны

- Это Каббала! - утешает умница Молоток. - Тебе уже поздно в это вникать...

Глава последняя

СОД

За полгода до освобождения валялись в изоляторе за нарушение режима. Я - за голодовку, Сильвер - за разбор с пристрастием.

Лежим-гнием... Клетки раздельные, но слышно: чиркнет кремень зажигалки... прольется струя в пустую парашу... и трижды в день беззубый рот с всхлипом всасывает фуль...

Разговорами друг другу не докучали, но вечерами Сильвер пел.

Какие-то слова вполголоса, и этот напев в стиле кантри.

Я не понимаю, читатель, английскую речь. Я не люблю английские песни. Это не имеет ко мне никакого отношения. Язык чуждого мне племени.

Но изолятор - не место для любви, и я слушаю. Прислушиваюсь...

Иногда Сильвер пуляет мне зажженную сигарету из покупных.

Времени у нас - тонна.

- Эй, Сильвер. О чем ты поешь?

- Зачем тебе? - откликается вечник. - У вас не растут клены...

Прошло полгода. Я стоял во дворе блока Вав. Ждал конвоира. Легендарный в Шабасе ХИЛТОН. Сплошь тяжеляки...

Горсть минут, и пасть крытки выблюет меня из кокаинового нутра.

Мои простыни, майки, кружку, талит-катан и четыре пачки "Тайм" передали Илану Гудману в блок Хэй. Глухонемой островок для уже незрячих. Блок психиатрии...

Пожали руку те, кто не жег ненавистью, не держал для меня нож, не глодали души моей от не хуй делать.

Кто поделился со мной последним и принял от меня последнее.

Мендель, Мейир, Руббик, Йоселе, Дадо... Подходят Сильвер и Киш, подходит Гурджи...

- Лех-леха! - благословляют. - И не вздумай возвращаться...

- Велик Господь! - говорю. - Еще свидимся.

- Как уродуют человека вольные тряпки! - подъебывает Киш.

Смеемся. Тот смех!

- Хеврэ, у меня к Мойше разговор на четыре глаза, - объявляет Сильвер. - Тик-так.

Отходим к стене, к лавочке.

Он: В изоляторе, помнишь?

Я: Говори, Сильвер.

Он: Там слова, как в ваших молитвах... Там, понимаешь, все - класс... (тридцатилетний парень из Калифорнии, нитроглицериновых кровей, и вот стоит, и мнет жопу, и не находит слов.)

Я: Говори, братка.

Он: Там парень отмерил отмеренное и написал письмо. Там так: Если я тебе еще нужен, если ты ждешь меня - повесь на клене у заправочной станции желтую ленту. Автобус тормозит у заправки, и парень боится глаза поднять. Короче, у него ломки. Криза-ахус-шармута! Ты понимаешь?

Я: Говори, Сильвер. Я понимаю. Бахурчик влетел в паранойю.

Он: Правильно.

Я: А клен спилили!

Он: Н-на! (показывает из кулака средний палец и светлеет лицом) Весь в желтых лентах стоял!

Я: Это песня про тебя, Сильвер.

Серые зрачки американца подергивает ледком.

Он: Не надо врать, Мойше.

Я: Вот увидишь.

Он: Наркоману клены до сраки. И бабы тоже. Наркоману снится кок, и только. Пусть уж это будет про тебя.

Я: И поэтому ты не пульнул мне кок, когда я хуел от голода?

- Иди, - сказал Сильвер. - Иди и забудь решетки. Но если вернешься, если все окажется не так...

- Лау! - кричит выводной Фарадж заячьей губой. - Кончай сопли пускать. Начальник тюрьмы вызывает.

Я: Прощай, Сильвер.

Он: Прощай.

Я иду впереди выводного, и дверные замки выщелкивают невероятное!

Я выхожу за забор.

Ты еще со мной, читатель? Я выхожу за забор!

Заминка на проходной. Власть ведет последний расчет.

Рыло поколения, как морда пса. Это мой род! И эти ухмылки... Прости, Господи!

Я выхожу за забор.

У желтой "Мини-Субару" стоит моя женщина, не пропустившая ни одного свидания. Это ей считается. От Б-га счет. Копна черных волос покрыта желтой шляпкой. Так должна выглядеть жена заключенного. Скромно и достойно. Просто глаз не могу отодрать... от телефона-автомата!!!

Стоит переговорное устройство с внешним миром и на хуй никому не нужно!!! Бомбоньера!

Нет кучи зеков, надзирателя с дубиной из белой пластмассы, драк до хрипа смертного и газометов.

Вот она - свобода в первозданье своем.

- Что с тобой, Мойшеле?

- Не знаю.

- Не оборачивайся, - просит. - Не делай этого.

Мы едем по городу Рамле в сторону Луда, города-полукровки на святой земле, через Петах-Тикву и дальше от перекрестка Сегула в Раматаим. Там дом моей жены. Да.

Ты еще со мной, читатель? Ты уже думаешь: ладно, так и быть. Дочитаю. Придурок! Это не ты читаешь. Это я дал тебе почитать.

И не нервничай. Вспомни, как лечат в Вав-штаим шибко нервных, и не забывай.

Я смотрел на мир за решеткой от ареста, пересылки и двух тюрем. У меня был ничтожный срок. Благословен Господь!

Я жил и дышал, и плакал во сне, и пытался, только пытался удержаться от скотоподобия в среде семитского племени.

Моей заслуги в том, что я выжил, нет.

Меня окружало восхитительное блядво!!! От конвоя - до соседа.

Но были Евреи!

Мудак в своем гойском мудачестве Гамлет. Прессует просвещенный мир кумовским вопросом: быть или не быть!

Что с него взять? Мудак! Все там будем...

Мир переполнен читателями. Летают себе из пизды в могилу в гордыне своей да в чемпионах по мордобою. Шваль.

- Алло, - скажешь, - куда ты едешь? Натяни ручник!!!

А я отвечу:

- Ладно... Спустим это дело на тормозах.

Но окажись ты один в штрафном блоке Вав-штаим на мокром матраце под неостекленным окном, и косой дождь хлещет в камеру...

ХУДОЖНИК

Художник нам изобразил

Глубокий обморок сирени

И красок звучные ступени

На холст, как струпья, положил.

О.М.

Цви - художник-монументалист. Это он размалевал крепостные стены Аялонского централа. Любуйтесь, сограждане, с внешней стороны на веки вечные.

Он родился в сытой семье. Получил образование в Бецалеле. И ему не надо было рвать пупок, чтобы пробздеться в Париже. Жирные деляги любят цеплять на стены кибиток всякую мерзость. Однажды очень, ОЧЕНЬ богатый еврей заказал ему портрет сынишки.

Богатые... да потому они и богатые, что отвязанные. А во Второзаконии сказано: в тот же день отдай за труд человеку. До вечера! И скажи спасибо, что не раскулачили.

Итак, художник начал писать за гонорар под честное слово.

"Он понял масла густоту, его запекшееся лето, лиловым мозгом разогрето, расширенное в духоту".

Пахал, как ебанный в рот, простите за выражение, а в итоге его, как у них принято, кинули.

"Мейле", - сказал художник. Собрал палитру, мольберт, эскизы, пожитки, киднепинг и... уехал позировать рептилиям в Хамат-Гадер.

Эта история не для слабонервных.

Жирный рюхнулся на попятную. К гонорару липли нули в поминутной прогрессии. Опричники встали на уши. Избранный народ опустил гриву: "Спиздили ребенка в Палестине". Как в какой-то сраной Европе! Как в Чикаго, простите за выражение. А мальчик лежал в багажнике автомобиля "додж-дарт" и все слышал. По радио.

Со стыда за своих родителей, за падло, что они сотворили, пацану стало плохо. Он был еще совсем маленький и не понимал, что сын за отца не отвечает. Короче, он взял и помер.