Моисей Винокур - Голаны

Это статистика.

Трагедия разыгралась, когда менты попутали живописца. "Целый взвод его бил... Аж два раза устал... " Но это не все. Бойцы возвращались. Он лизал им ботинки и смеялся! Умора просто, до чего смешно.

Зря пугают ТЕМ светом. Из блока "хей" - блока психически неуравновешенных избранников доктора Сильфана - это оттуда спускают на ТОТ свет директивы. С целью ужесточения режима.

Когда в башке портретиста затишье, его выводят в промзону.

Цви - добродушный корректный еврей с умными глазами отстранения. Пожизненный срок - он ведь вялотекущий...

- Ай, Цви!

- Ай, Моше! Когда выгоняют?

- Двенадцатого июля.

- О'кей! Я успею сделать клаф. Будет висеть на двери твоего дома.

- У меня нет дома, Цви.

- Тогда у тебя будет просто клаф.

- На могиле, Цви, на могиле.

- Не говори так.

- Цви...

- Да.

- Там у вас Илан Гудман...

- Есть такой... Но он уже не в тюрьме... Он нигде.

- Передай ему это.

Художник разворачивает узелок. Я не в обиде. Я пообвык не обижаться. Ни на кого. И я его не собираюсь подставить.

Две пачки сигарет "Тайм", фарфоровая чайная кружка с отбитым ухом, малый талес, полотенце. Это все, что у меня есть.

Цви трясется от смеха. Хохочет. И меня тоже волокет ржать. До слез.

- Эй, Цви, если случится невероятное и я выломлюсь, - я не буду держать язык в жопе. Запомни! Я расскажу, как НЕ блатуют на зоне.

- Перестань, - трезвеет художник. - Мне все время снится мальчишка.

- Да хуй маме его. Намерение было безупречным.

- Ты так считаешь?

- Безусловно. Он бы не выжил в этом мире. И не ты помиловал его...

Издатели правы.

Я не писатель. За паранойю не платят. Я только стараюсь не врать. Загнать слова в несколько точных предложений. На бандерлошен.

Мой редактор - дымок анаши. Мы дербанем с ним шиллинг за слово. С общака на прожиточный минимум. Из кассы взаимопомощи рептилий в Хамат-Гадер.

ДВЕ МАМЫ

С территории чужого посольства бойцы Арафата вели снайперский огонь. Так приличные вояки не поступают. Их зачеркнули.

Командир взвода козырных частей ЦАХАЛа с сигаретой "Пэлмэл" на губе отмокал в джакузи советского посольства в Бейруте. Он точно понял, почему кипит говно у представителя сверхдержавы, но приказал славянам опуститься в подвал и для их же блага запер.

Жрали и пили свое. Никого не лапали, ничего не хапали. Поставили "зельды" вкруговую щупать ночь приборами и в очередь ломанулись в ванные комнаты. Пятую неделю похода мылись из нихуя.

Сэген купался последним. Он видел: ребята пользуются полотенцами из шкафов, посольским шампунем. "Ле азазель! - решил взводный. - По здравому размышлению, они же нас и втравили в поножовщину".

Он обтерся махровой простыней. Надел грязный х/б. Зашнуровал ботинки. В зеркалах на него таращились пацаны с лейтенантскими "гробиками" на погонах. "Самое главное - взвод метелит шпану без потерь. Пока... Пока... Но если Рафуль не притормозит, за Волгой будем выглядеть оборванцами".

В холле ребята варили кофе. Сэген связался по рации с камбацем полка: "РУТ-АВОР, РУТ-АВОР". Доложил обстановку. Сладко, публично-постыдно откликнулась рация: "ПЕРВЫЙ ОТПУСК С ПЕРВОЙ ВОЙНЫ. СО ВЗВОДОМ ОСТАЕТСЯ СЭГЕН КОБИ. РУТ-СОФ".

Файтер Коби... Ему снился единственный сон. Триптих желаний! Чтоб никогда не клинил "галиль". Не кончались в рожке патроны. И полный пауч таких рожков. Сон солдата бригады "Голани"!

Конечно, ребята стали подначивать. Мол, не только у него мамки в ауте. И если не обзвонит всех и не утешит, пойдут к послу и получат, кибенимать, политическое убежище!

Советские посольства... Там всегда торчат в вестибюлях рояли. А как же? Культура! Взводного потащили к инструменту. Уболтали сбацать машегу. Машегу, бен-зона! И он выдал! Фуги Баха на предельной скорости. Ближневосточную классику. В сопровождении Бу-Бух-Там-Тамов. Стопятидесятимиллиметровыми стволами самоходок ЦАХАЛ опускал Бейрут.

Утром вертолет унесет его в Хайфу. К самой красивой невесте Тивона. К женщине-подростку по имени Фиалка. Ласковый олененок Сигалит! В которую так непросто, так туго входить... всегда.

Эту лав-стори втирает мне Морис. От третьего лица. Будучи уверен, что я не знаю подноготную.

Мы сидим в мастерской по огранке бриллиантов на киче Аялон. И ни хуя не точим. Впрочем, за это не шибко карают. Вольный подрядчик рад и тому, что никто ничего не спиздил.

- И с голодухи он ей заделал тройняшку!? - делаюсь я поцеватеньким.

- Нет, - сказал Морис. - Он стрелял. Патологи насчитали четыре пробоины.

Наши офаны вертятся вхолостую. Мы курим сигареты "Омар". Это фуфло смесь ослиного дерьма с когтями мусульманских братьев - бесплатно. На входе в промзону. По пять сигарет в день. Тюремное управление покупает их у арабов с территорий. Мирный процесс. Комбина с арабьем стоит контингенту здоровья, но я далек от политики и, кроме пейсатых, никого не уважаю.

Тем не менее, Морису курить "Омар" еще двенадцать лет. С абстракта пожизненного договора его перевели на срок. Двадцать четыре года. По первой ходке треть слетает автоматом.

Я пытаюсь прикинуть: сколько раз уже ездили из Тивона в Рамле, пристегнутые удавкой родства, мать Мориса и мать Сигалит к этому пацану? Если на общем режиме два свидания в месяц за хорошее поведение?

Ничего не получается...

Потому что в виртуальной реальности барака встречи с прихожанками через разделительную сеть так горьки и печальны, что узники, воротясь по хатам, совершенно некоммуникабельны. Можно легко нарваться на неприятности.

Даже с самим собой! Это не знакомое каждому чувство покинутости, когда стоишь в толпе негодяев на воле. Не надо путать! Тут более уместно слово БРОШЕННЫЙ! Ведь в протоколе приговора начертано: Государство Израиль против - ИМЯРЕК! А дальше... Каждому - свое! И маешься, пока не примешь всеочищающий душ, где можно украдкой сдрочить и поплакать.

- И вот сэген в Хайфе! - не дает мне вздохнуть рассказчик.

Будто не видит, что я успел смотаться в лирику фрикативно-похабных сцен с матерью Сигалит. Совершенно сногсшибательной бабенкой!

Получили офицерский "Рено" и - рванули.

... Сэген - к Сигалит. Ее нет.

Он - домой: "Мама! Мама!"

И опять к Сигалит. И опять... И опять. Аль а-паним.

Только утром подвезли Сигалит. Никакую от травки.

- Эй!? - не поверил лейтенант. - Что с тобой?!

- Никогда, - засмеялась Сигалит, - никогда под тобой я так не потела...

"РУСИТ"

На семинаре в Рамат-Эфале, куда редакция журнала "Зеркало" собрала писательский бомонд, в качестве особо приглашенных присутствовали профессор славистики Иерусалимского университета Мишенька Вайскопф и его супруга Леночка Толстая. Но хули Миша, даже если он профессор славистики? Миша способен влететь в мой не самый, я бы сказал, козырный рассказ, и только ему одному известно, во что он там влюбился. Невольно закрадывается мысль: если взять и попросить его сбегать за сигаретами, не потеряет ли он по дороге деньги по доброте душевной? Короче, у нас с Мишей - лады. Ему нравится, как я пишу. А вот с Леночкой Толстой все намного сложнее. У Леночки Толстой суровый, я бы сказал, арктический взгляд на всех русскоязычных прозаиков диаспоры, а бесноватых, пытающихся выразить думы с ладушками и складушками в конце строчек - то есть поэтических цеховиков - этих она просто держит за ложкомойников, чтобы не сказать конкретней и табуированней... Графиня!!!