Ирина Борисова - Разве бывают такие груши (рассказы)

Дома у нас беспрерывно звонит телефон, всегда околачивается пара-тройка гостей, но если вдруг ненароком оборвется телефонный кабель, грянет тридцатиградусный мороз с метелью, и мы задержимся вдвоем дома, он побродит из угла в угол, покрутит ручки телевизора и вдруг, присоединясь к залившемуся на экране хору, взревет: "Ой, мороз, моро-о-оз!" и поведет плечами так похоже, что кажется, и на нем красная косоворотка, хочешь - не хочешь - улыбнешься, а ему только этого и надо, он уже оглядывается по пустым углам и с надеждой смотрит за окно, не покажется ли там хоть люлька со строительным рабочим.

Я думаю, если бы он был эстрадным певцом или, на худой конец, дирижером симфонического оркестра, он получал бы необходимую ему дозу восхищения на работе. На, увы, он программист и, насидевшись на работе наедине с компьютером, спешит наверстать упущенное в свободное время.

Я молча отплясываю с ним на свадьбах, сижу рядом у костра, отгоняя кусающих его мошек, слушаю его пение под гитару вместе с восторженной компанией. Я несусь за ним по лыжне, когда в затылок дышит еще орава лыжников и зажмуриваюсь, потому что, слетая с гор, он выделывает им на потеху поразительные антраша. Я с тоскою думаю, что отлучить его от толпы невозможная задача...

1985

Эта зануда Кишимиди

Интересно, а что бы вы сделали, если валяется кошелек, и все только топчутся около него каблуками, а внутри - не рубль, не два, а целых пятнадцать, а рядом продают дешевые тряпочные босоножки?

Я, конечно, тоже громко крикнула: "Чей кошелек?" И повторила потише: "Кто потерял кошелек?" И просто сказала: "Что, никто не потерял?" Но кому какое дело до кошелька, когда продают дешевые тряпочные босоножки, и когда босоножки кончаются. А в руках у меня как раз пятнадцать, а до них даже не было копейки позавтракать - я же только вчера потратила двести пятнадцать на югославское пальто!

И, естественно, я врываюсь в середину очереди, и через двадцать минут я уже растерзана, без денег, но с коробкой. И смотрю я уже на босоножки, но чуть-чуть поглядываю и на чей-то пустой теперь кошелек, и в это самое время под ноги мне с визгом: "Ой, я потеряла здесь кошелек!" бросается толстуха Загребельная, а из-за нее уже высовывает нос эта зануда Кишимиди.

- Как же ты купила босоножки? - смотрит она на меня своими ясными глазами. - Ведь с утра у тебя не было даже копейки позавтракать. Разве вчера не ты потратила двести пятнадцать на югославское пальто?

- Не потеряй я кошелька, я бы тоже могла купить эти модные босоножки! глядя на коробку ноет Загребельная.

- Мне их одолжила одна знакомая продавщица, - рассматривая соседнюю крышу, говорю я, хотя у меня, конечно, нет здесь никаких знакомых продавщиц.

- У тебя же нет здесь никаких знакомых продавщиц, - пожимает Кишимиди своими тощими плечами.

На душе у меня, естественно, паршиво. Мне, конечно, нравятся тряпочные босоножки, но не могу же я совсем украсть теперь известно чей кошелек, не могу же я признаться, что нашла его и потратила денежки Загребельной, и от расстройства я даже забываю вытереть мокрой тряпочкой свое рабочее место.

- Ты, наверное, чем-то расстроена, даже не вытираешь мокрой тряпочкой свое рабочее место, - заявляет с порога эта зануда Кишимиди.

- Не потеряй я вчера кошелек, я могла вообще уволиться с этого паршивого места! - придя от начальства с выговором, причитает эта несуразная Загребельная.

Слушать это мне уже становится невыносимо и, хлопнув дверью, я иду к своему мяснику, занимаю три пятерки и решаю подбросить ей незаметно ее несчастные деньги.

Скорчившись за стендом стенной печати, когда с грязной чашкой и таким кислым лицом, будто она выпила не сладкого чая, а какого-нибудь уксуса, по коридору идет Загребельная, я кидаю ей бумажки прямо в ноги, но она, обозревая все трещины в потолке, проходит по денежкам своей круглой подошвой, а вывернувшая следом эта проныра Кишимиди тралит, конечно, длинным носом весь пол в коридоре и скрипуче сообщает: "Кажется, я нашла денежки!"

- Не потеряй я вчера кошелька и не впади в такую прострацию, я бы тоже могла найти эти денежки! - плачет жалкая квашня Загребельная.

- Слушай-ка ты! - вне себя от возмущения вскрикиваю я, хлопая перед Загребельной коробкой с босоножками. - Забирай пока не поздно! Мне они до такой степени не нравятся, что я в состоянии выбросить на помойку!

- Не потеряй я вчера кошелька, меня бы так не унижали, предлагая то, что можно выбросить на помойку! - рыдает Загребельная, а эта зануда Кишимиди вмиг подскакивает к коробочке, меряет и восклицает: "Не выбрасывай на помойку, я буду в них ходить по своему садовому участку!"

- Не потеряй я вчера кошелька, я бы тоже... - принимается было за свое эта проклятая Загребельная, и я, не выдержав, кидаю ей в лицо ее жалкий кошелек, мчусь к своему мяснику снова, занимаю еще три пятерки и, пронаблюдав, как он хряпает топором по туше, спешу назад, предвкушая, что я сейчас сделаю с разгуливающей в моих босоножках и с моими денежками этой занудой Кишимиди!

1984

Шаровая молния

Да, конечно, вы назовете меня меркантильной рационалисткой, но попробуйте заглянуть глубоко-глубоко вовнутрь, в самую сердцевину, и вы все поймете. Вы увидите, что и в природе ничего не делается просто так - на все есть причина: если идет дождь - это нужно злакам; если же ко мне в гости идет директор универсама, значит, мне нужна говяжья тушенка.

Если я увиваюсь со стаканом чая вокруг начальника, значит, буду просить отгулы, если читаю что-то о сверхзадачах, значит, хочу понравиться модному режиссеру и набрать у него контрамарок в театр, если угощаю профкомовскую деятельницу семечками и сушками, значит, буду просить у нее путевку в Таллинн.

Природа мудра, ею на все отпущена мера, и если мне нужна путевка не в Таллинн, а в Сочи, я понесу профкомовской даме не семечки, а банку с черной икрой. И я ощущаю глубокое удовлетворение оттого, что так хорошо понимаю законы природы, пока однажды не знакомлюсь в доме отдыха с одной женщиной.

Она - всего лишь инженер, обута в "Скороход", с нее явно нечего взять, но что-то есть в ее простоватой физиономии. Я гоняю с нею на финских санках, дурашливо взвизгивая, ухая в сугробы, и нахожу в этих бессмысленных занятиях странное удовольствие. Вопрос "Зачем?" вспыхнет и погаснет, когда, снисходительно улыбаясь, я тем не менее с интересом слушаю вечерами ее наивные рассказы про жизнь. Она сентиментальна и восторженна, ей неведома истинная суть вещей, она готова неизвестно кому одалживать трешки и водить дружбу даже с уборщицами; она так заразительно смеется, что все вокруг тоже хватаются за животы, и мне почему-то хочется, чтобы она дружила именно со мной, я пытаюсь объяснить и не пойму - для чего. Однажды я думаю: может, это я ей зачем-то нужна, и чтобы проверить это, я иду на тайную хитрость хвастаюсь связями, но она лишь удивленно ахает и ничего не просит.