Джон Фаулз - Дэниел Мартин

– Отдыхаю от людей.

– Там, у Пола, я взглянула в окно. Такой покой. Тьма. Весь мир спит.

Я вернулся к камину с двумя бокалами.

– И кажется нереальным?

– Да, пожалуй.

– Но это можно купить. И не так уж дорого.

Она улыбнулась, молча подняла бокал, как бы говоря: «Твое здоровье». Потом сказала:

– «Следуй за мною» 299?

– Во всяком случае, я собираюсь выяснить, насколько этот мир нереален. – Я опустился в качалку. – Собираюсь взять отпуск на год, как только закончу этот сценарий.

– И жить здесь?

– Если только Бен и Фиби не сведут меня с ума.

– И как же ты думаешь проводить здесь время?

Я наклонился – поправить выкатившееся из огня полено.

– Бог его знает. Может, просто отдохну от мыслей о кино. А еще… – Пришел мой черед замешкаться. – Может, возьмусь писать роман… брезжит такая мысль.

Она спросила удивленно:

– Серьезно?

– Несерьезно. Это вроде твоей мечты баллотироваться в парламент.

Джейн снова закинула руку на спинку дивана, сидела, держа бокал с виски на коленях, бессознательно повторяя позу мадам Рекамье 300; теперь она оживилась, повеселела, может быть, потому, что сменилась тема разговора.

– Уже есть сюжет?

– Пока что есть лишь целый ворох идей, не вошедших в старые работы. Факты, не видные за романтическими кадрами кинофильмов. Всякое такое. Вряд ли это очень оригинально. Скорее всего просто скучно.

– Тогда это будет не похоже ни на одну из написанных тобою вещей.

Я улыбнулся, глядя в собственный бокал.

– Ты меня разочаровываешь, Джейн. Я надеялся, ты меня отговоришь.

– С чего бы вдруг я стала это делать?

– Я полагал бы, что роман – это способ самоутверждения, одна из форм буржуазного декаданса.

Секунду она колебалась – не обидеться ли. Смотрела мне прямо в глаза. Потом потупилась и сказала тихо:

– Нарушаешь наш договор.

– Да нет. Просто задаю серьезный вопрос легкомысленным тоном.

– Тогда я не понимаю вопроса.

– Не есть ли это форма потакания собственным слабостям.

– Я сказала бы, что все зависит от конечного продукта.

– Само собой… а если все неопределенно?

– Ты Лукача 301читал? Я покачал головой:

– А что?

Она опустила голову:

– Просто поинтересовалась.

– Скажи все-таки.

Она пожала плечами:

– Да просто он очень умно рассуждает о… ну вообще об искусстве, и особенно – о романе. О том, в чем его польза и в чем – вред.

– В соответствии с каноном?

Она подняла голову и встретила мой взгляд.

– Это был величайший гуманист, Дэн.

– Должен признаться, я совсем его не знаю.

– Он не очень мужественно повел себя, когда сталинисты стали закручивать гайки. Он не безумный страстотерпец а la Солженицын. Впрочем, как и все мы. Просто хотел каких-то улучшений… в рамках системы. – Она опять потупилась, словно устыдилась собственной категоричности, и заговорила более мягко и вежливо, как подобает гостье: – Я думаю, он бы тебе понравился. Он очень проницателен. Вопреки всем его «измам».

– Вопрос в том, смогу ли я соперничать с автором предельно честного романа, который недавно попался мне на глаза в Калифорнии. Называется «Жизнь и время Джонатана Доу».

– Но я не…

– За титульным листом следовали две сотни совершенно чистых страниц. В прекрасном переплете.

Это заставило ее рассмеяться, но одобрить такую неуверенность в себе она не могла: ведь я написал столько сценариев, это должно помочь, хотя бы в диалогах.

– Меня как раз и пугает то, что должно идти между диалогами. Все то, что в кино за тебя обычно делает камера. И еще – необходимость найти угол зрения. Уголок, где можно было бы спрятаться.

– Да зачем тебе прятаться?

– Не могу же я просто взять и написать роман о сценаристе. Это было бы нелепо. Писатель, который никогда не был сценаристом, мог бы. Но я-то ведь сценарист, который никогда не был писателем.

– Пока не попробовал.

– Есть соблазн использовать кого-нибудь вроде Дженни Макнил. Смотреть на все ее глазами. Если бы я смог проникнуть в сознание молодой женщины.

– Мне кажется, она очень умна.

– Слишком умна, чтобы быть хорошей актрисой.

– Меня такая оценка страшно обидела бы. В свое время. Мы оба улыбнулись, опустив глаза. Я улыбался отчасти собственному двуличию: ведь уже тогда я знал, что сознание Дженни – не единственное женское сознание, куда я должен проникнуть. Напряжения, полюса, загадочная архитектура тайной реальности… Я поправил догорающие поленья в очаге, подбросил новые.

– Я не всерьез. Всего лишь легкий приступ твоего недуга.

– Ну должна сказать, что в твоем случае наблюдается поразительное отсутствие его симптомов.

– Ощущение у меня такое, что моя жизнь – словно здешние просеки и проселки… тянется в никуда меж деревьями и высокими зелеными изгородями. И дело вовсе не в том, что изгороди мне не нравятся. Просто наступает пора, когда хочется заглянуть поверх ограды. Видимо, для того, чтобы определить, где же ты находишься. – Джейн молчала, ждала: теперь слушателем была она. Послышался рокот мотора: по проселку шла машина, одна из тех, что изредка проезжали здесь по вечерам. Мне припомнилось, что и в Оксфорде, в ту ночь, так же шла машина, и я молчал, пока звук мотора не замер вдали. – Чувствуешь легонький клевок в печень. Даже не в свою, собственно, а всей культуры.

– Прометей в Авгиевых конюшнях?

Я улыбнулся:

– Может, и так. Но с чего же, черт возьми, начинать? У какого-нибудь русского вроде Солженицына дракон, которого надо поразить, – на каждом углу. Вопрос в том, где их искать в обществе, медленно сползающем в пучину забвения.

– Энтони сказал бы, что ответ содержится в самом вопросе.

– В медленном сползании? Но это ведь не внешняя штука, как, например, антигуманная политическая система. Это – в природе самой истории, ее целей.

Джейн произнесла – нарочито назидательным тоном профессорской жены:

– У истории нет целей. История – это поступки людей, преследующих свои цели.

– Сартр?

– Маркс.

– Интересно, а он мог себе представить народ, живущий лишь своим прошлым?

– Может быть, в этом и есть решение всех проблем?

– Как это?

В опоре на наши нравственные традиции. На веру в личную сознательность каждого. Вместо того чтобы тащиться в хвосте у Америки и стран Общего рынка. У их капитализма. – Наступил мой черед молчать и ждать; и снова я ощутил, как она борется с собой, решая, прекратить разговор или продолжать. Было очень похоже на попытку убедить неприрученного зверька взять пищу с твоей ладони; нужно было терпеть и ждать, как бывает, когда наблюдаешь за птицами. Зверек робко приближался. – Знаешь, я сейчас читаю работы еще одного очень интересного марксиста. Грамши.

– Да, я видел. – Она подняла на меня глаза. – У тебя в гостиной. – Я улыбнулся ей. – И опять, должен признаться, для меня это всего лишь имя. К сожалению.