Джон Фаулз - Дэниел Мартин

– Твоей вины здесь нет, Дэн. Ни на йоту.

– Я хочу, чтобы ты посидела.

– Ну в самом деле. Со мной все в порядке. Я же была готова. Это и так должно было скоро случиться.

И все-таки что-то в ней говорило мне, что она была вовсе не так уж готова: впечатление было такое, будто она опоздала на поезд и теперь не знает, как быть, – ведь она не сможет встретиться с человеком, которого должна повидать. Она стояла спиной ко мне, придерживая одной рукой локоть той, что держала у губ сигарету. Я подошел и встал рядом.

– Ну-ка. Давай снимем пальто.

Она помешкала немного, потом высвободила из петель пуговицы и позволила мне стянуть пальто с ее плеч. На лице ее – она по-прежнему отворачивалась от меня – застыло какое-то странное выражение, чуть ли не недовольство, она больше походила на человека, которому нанесли смертельную, непоправимую обиду, чем на женщину, только что пережившую глубокое потрясение. Я бросил пальто на спинку дивана и пошел назад, в дальний конец комнаты, к столику с бутылками. Я все еще видел и слышал Энтони так ясно и живо… и совершенно непредставимым казалось то, что мы не знали, не чувствовали, пока сидели там, в ресторане… что можно вот так, не подозревая, навеки потерять другого человека, только что обитавшего рядом, в том же пространстве и времени. Эта его фраза – «исправление неудачного проекта» – все звучала в памяти, обретая характер ужасающе мрачного гротеска. Отпущение былого греха и уверенность в том, что я знаю, на каких условиях он мне отпущен, по какой-то уму непостижимой причине оказались для него более существенными, чем совершение нового «греха» – самоубийства. Он стоял на пороге смерти, дарованная им себе эвтаназия 171опередила Атропос 172всего лишь на несколько недель… но выбранное для этого акта время… чувство было такое, будто я оказался жертвой злой и к тому же неостроумной шутки. Я вернулся к Джейн с бокалом бренди в руке. Она мельком взглянула на бокал и покачала головой:

– Пей сам. Я не хочу. Право.

– Один глоток.

Она сдалась, отпила глоток и тут же поставила бокал на подоконник, у которого стояла.

– Я так жалею, что ты оказался втянутым во все это. Совершенно непростительно.

Я сказал как можно мягче:

– Тебе надо попытаться пожалеть его. Хоть чуть-чуть.

Она отвернулась, ища пепельницу. Потом с ненатуральной и вовсе не нужной тщательностью загасила в ней недокуренную сигарету.

– Я жалею нас обоих, Дэн.

На миг в ее голосе зазвучали более искренние ноты, чуть окрашенные отчаянием, истинным чувством. Но, словно тут же пожалев об этой крохотной уступке нормальным человеческим реакциям, Джейн взглянула на часы:

– Мне надо сообщить Розамунд. И Нэлл.

– Я сам позвоню. Через пару минут. Она заколебалась.

– Может, так лучше. Если не трудно.

– Конечно, нет.

Она глубоко вздохнула:

– Подумать страшно, сколько всего надо сделать. Все организовать.

– На твоем месте я позволил бы Нэлл заняться этим.

– Боюсь, назначат расследование.

– Ничего страшного.

– Они интересовались, придешь ли ты со мной завтра утром в больницу.

– Я и подумать не мог бы отпустить тебя туда одну.

– Мне так неловко…

– Не смеши.

Джейн потупилась. Она собиралась сказать что-то еще, но тут появилась Жизель с чайным подносом, и Джейн, казалось, обрадовалась возможности отойти – освободить место на мраморном кофейном столике у камина. Девушка жестом выразила готовность уйти, но Джейн заставила ее остаться. Я сдался, отказался от чая, пошел и взял свой бокал с виски; потом предложил позвонить Нэлл.

Выйдя в холл, я помолился про себя, чтобы к телефону подошел Эндрю; и – после долгой паузы – мольба моя была удовлетворена. Какое облегчение – услышать наконец нормальную человеческую реакцию – потрясение, сочувствие; услышать мужской голос, высказанные мужчиной мысли. Я пресек его попытки немедленно выехать, хоть он и сказал, что в Комптоне тумана практически нет. Они могут приехать в Оксфорд завтра, примерно к ленчу. Нет, Джейн лучше сегодня не говорить с Нэлл; да, конечно, я передам ей, что они «совершенно ошарашены, потрясены до глубины души». Да, да, я постараюсь продержаться до их приезда. Да, разумеется, я тоже очень хочу снова с ним повидаться.

Я вернулся в гостиную, а Джейн взяла свою чашку с чаем и сменила меня у телефона. Разговор длился минут двадцать, а то и дольше, а я тем временем пытался разговорить девочку-француженку: откуда она, давно ли в Оксфорде… из Экса в Провансе, всего месяц… видимо, младшая дочь Джейн жила некоторое время в их семье, когда была во Франции. Я и представить себе не мог, что же она о нас думает: ох уж эти англичане, с их флегматичностью и холодной как лед кровью, с их инфантильными вопросами о Сезанне и о грозящей Лазурному берегу гибели. Но вернувшаяся от телефона Джейн вела себя более нормально и, казалось, снова обрела обычно свойственную ей деловитость. Розамунд поплакала, потом, видимо, решила, что все это к лучшему… она тоже приедет к ленчу. Потом занялись вещами вполне банальными: что Жизель надо будет утром купить, где кто будет спать, когда и как сообщить Полу и во Флоренцию – Энн, и…

Около половины первого Жизель отправилась в кухню с подносом чайной посуды, а Джейн отвела меня в мою комнату – комнату отсутствующего Пола. Я увидел на стене два больших листа: один – с графическим изображением английских архитектурных стилей, на другом красовались средневековые доспехи, со всеми деталями, причем указано было название каждой детали и объяснено ее назначение. Масса книг и пугающе неожиданное отсутствие вещей, какими мальчик этого возраста обычно украшает свою комнату. Пол явно увлекался историей, и я уже сейчас чуял в нем будущего профессора. Джейн бегло осмотрела комнату – есть ли тут все, что мне может понадобиться. Она опять играла роль хозяйки, принимающей чужака из университетской среды, человека слишком выдающегося – или слишком ненадолго заехавшего, – чтобы обременять его своими личными бедами и тривиальными заботами.

– Тебе не нужно будет помочь, Джейн?

– Нет. Право, не стоит беспокоиться. Я в порядке. – Она глянула вниз, на кровать между нами. – Надеюсь, матрас не слишком жесткий.

– Моя дорогая, меня беспокоит жесткость вовсе не матраса. Она на мгновение встретилась со мной глазами; я не улыбался.

– Каждый пытается выжить как умеет.

– Энтони по крайней мере был со мной откровенен.

Она отвернулась к окну. Занавеси были уже задернуты, но Джейн попыталась стянуть их поплотнее, потом принялась теребить их края. Еще раньше она сняла жакет, и теперь в том, как она стояла, без всякой необходимости теребя занавеси, было что-то от детского упрямства, когда сам упирающийся ребенок хочет, чтобы его наконец уговорили.