Джон Фаулз - Дэниел Мартин

– Энтони говорил мне, что не все у вас хорошо сложилось. – Я подождал ответа, но Джейн промолчала. – Что бы он сам ни имел в виду, решившись на этот страшный шаг, не может быть, чтобы нам с тобой нечего было сказать по этому поводу. – Тут я решил предложить и более практичный подход к проблеме: – В любом случае нам просто необходимо решить, что мы будем говорить завтра. При посторонних.

Джейн наконец-то повернулась ко мне лицом; на меня она по-прежнему не смотрела.

– Ты, наверное, страшно устал.

– Все еще живу по калифорнийскому времени. Сядь, пожалуйста.

Позади нее, в углу комнаты, у письменного стола стояло виндзорское кресло 173. Она обернулась посмотреть, будто впервые была здесь, подошла, чуть подвинула кресло и села, сложив на коленях руки, вполоборота ко мне. Я сел в ногах кровати, отвернувшись от Джейн.

– Можно, я расскажу тебе, что он мне сказал?

– Если ты считаешь, что это поможет.

Я наклонился вперед, оперся локтями о колени и заговорил, тщательно выбирая слова: о его самообличениях, о том, как он понял, что во время их совместной жизни деформировал ее истинную натуру, изменял ее личность; о моих возражениях ему; о том, как он спросил меня – откуда же мне знать реальное положение вещей после стольких лет? – и о моей неспособности толком ответить на это. Я замолчал. Молчала и Джейн. Потом спросила:

– А он сказал тебе, почему заговорил с тобой обо всем этом?

– Он сказал, что ты рассказала ему о нас с тобой. До вашей свадьбы.

Многозначительное замешательство. Но голос ее прозвучал спокойно:

– Да. Это правда. Я ему рассказала.

– Жаль, я не знал об этом. – Она промолчала. – А он предположил, что истоки всех неудач именно в этом.

– В том, что я ему рассказала? Или – что мы тебе не сказали?

– Кажется, он считал – и в том, и в другом. В этой всеобщей игре в прятки.

– Мы ведь обсуждали, говорить тебе или нет. Тогда нам казалось, что есть основательные причины не говорить.

– И какие же? – Молчание. Я набрал в легкие побольше воздуха. – Джейн, все будут интересоваться тем, почему он выбрал именно этот момент. Мы не можем сейчас не поговорить об этом.

И снова пауза. Потом она сказала:

– Твои отношения с Нэлл?

– И больше ничего?

– Я думаю, у меня просто инстинкт самосохранения сработал. Я чувствовала, что в каком-то смысле предала тебя. И Энтони. А ему было приятнее делать вид, что он тебя простил втайне от тебя. Потому что тогда не надо было бы открыто признать, что на самом-то деле не простил и никогда не простит. – Она помолчала, потом добавила: – Всегда можно найти основательные причины, чтобы делать то, что хочется.

– Он все время говорил о необходимости исправить неудачный проект. Я полагаю, что за всем этим крылось представление о каком-то мифическом истинном союзе – нашем с тобой браке, который он… которому он помешал. – Джейн опять не откликнулась на молчаливое приглашение высказаться. – Вроде бы ты – запертый шкаф, единственный ключ от которого в моих руках. А у меня создалось впечатление, что он не только живет в прошлом, но еще и зачеркнул для себя всю последовавшую за этим прошлым реальность. Я попытался сказать ему об этом. Не думаю, что он меня услышал.

Я ждал, чтобы она согласилась или возразила. Дверь комнаты была открыта, и я слышал, как прошла к себе наверх девушка-француженка. Этажом выше тихо закрылась дверь, и мы расслышали над нашими головами слабый отзвук шагов – как когда-то, в совершенно иных обстоятельствах. Наконец Джейн сказала:

– Боюсь, в душе он так никогда и не повзрослел.

– Я не подозревал, что все связи между вами настолько порваны. Фактически оборваны напрочь.

– Наша семья стала похожа на те семьи, которые выживают лишь потому, что партнеры копят и хранят друг от друга свои тайны. Запретные зоны.

– Так не похоже на то, с чего начиналось.

– Я думаю, наша предположительная полная откровенность друг с другом всегда была несколько… – Она не закончила фразу.

– Ну, не вижу ничего предположительного в той полной откровенности, что заставила тебя рассказать ему о нас с тобой.

– Если не считать, что с того момента наш предположительный брак строился на тайне, о которой я ему ничего не сказала.

– Не так уж долго. – Джейн промолчала. – Когда же ты ему сказала?

– Когда мы были в Штатах. Летом.

– Как он это воспринял? Плохо?

Она потрясла головой, будто вновь переживая былое отчаяние, вздохнула:

– О собственном подсознании он всю жизнь знал ровно столько, сколько новорожденный младенец. Установился стереотип. Разумеется, тогда мы этого не поняли. Все задним умом крепки. Но мало-помалу, год от года, делиться друг с другом тем, что каждый из нас поистине чувствует по тому или иному поводу, становилось все более… Вроде бы козырей сбрасываешь. Делаешь что не положено.

– Но ты догадывалась, почему он хотел, чтобы я приехал?

– Подозревала, что тебя, так или иначе, попросят расплатиться за его раскаяние.

– Это слишком резко сказано.

– Тебе не пришлось большую часть жизни выслушивать лицемерные католические назидания. Я усмехнулся, по-прежнему сидя к ней спиной.

– А твоя новая вера от этого совершенно свободна?

– Ну, они по крайней мере говорят о спасении общества. Не личности.

Я вспомнил, что говорил Энтони о совершенствовании мира через совершенствование индивида. Должно быть, это было в какой-то мере попыткой задним числом изменить собственные убеждения, а то и реакцией на безнадежность, поселившуюся в душе женщины, с которой я сейчас разговаривал. Но мне не хотелось, чтобы наш разговор вылился в дискуссию на общие темы.

– Вот тебе и прямая причина того, что он сделал. Думаю, это все легко проглотят.

– А что им остается делать?

Каждую фразу, особенно эту последнюю, Джейн произносила так, будто она заключительная и разговор сейчас будет закончен. Я нащупал сигареты и предложил ей, ожидая, что она откажется и уйдет, но она взяла одну. Я встал, чтобы дать ей огня, потом снова сел в ногах кровати, на сей раз – к Джейн лицом. И вот теперь, не отрывая глаз от нижнего края занавесей, она заговорила сама:

– Мы уживались. Мы не были несчастливы в каждодневной жизни. Сходились во взглядах по очень многим вопросам. И о детях.

– Он еще кое-что мне сказал. Что бесконечно тебе благодарен.

Она сухо улыбнулась:

– Это называется «целование креста». У правоверных католиков.

– Не надо, Джейн.

С минуту она молчала.

– Я заставила его страдать, Дэн. Ужасно.

– Вы не говорили о том, чтобы разойтись?

– Несколько раз. До его болезни.

Послышался рокот замедлившей ход машины; я был почти уверен – кто-то приехал к нам. Машина даже остановилась было, но потом проехала дальше.