Джон Фаулз - Дэниел Мартин

– Он бы мне сказал. А я просто в восторге.

Она пожала плечами, и мой восторг значительно поубавился.

– Все это довольно сложно. Он тоже преподает здесь философию. Сейчас он, правда, не здесь, в Гарварде, пишет книгу об Уильяме Джеймсе 177. Творческий отпуск.

– Тебе совершенно незачем испытывать чувство вины.

– Да просто… комедия – как все сплетается в какой-то прямо-таки кровосмесительный узор. Мы все были близкими друзьями, много лет. Я прекрасно знаю его бывшую жену. Она снова вышла замуж. Живет совсем рядом, за углом. – Она состроила ироническую гримаску: – Ситуация прямо из Айрис Мердок 178.

– Вы поженитесь?

– Эта мысль приходила нам в голову.

– Весьма здравая мысль.

– Он моложе меня на несколько лет. А я… ну ты понимаешь. В моем возрасте… И всякое такое. – Она на секунду остановилась. – Он сначала был студентом Энтони. Они разошлись во взглядах. Чисто философские проблемы, но что-то от эдипова комплекса тут всегда присутствовало. И от Иокасты 179.

– И политические взгляды у вас одинаковые?

– Он очень активно работает в местном отделении лейбористской партии. Впрочем, – добавила она, – он не очень-то всерьез воспринимает мой бросок дальше влево. Ты же знаешь, что такое наши профессора: любое отклонение от их собственных взглядов воспринимается как чисто воспитательная проблема. С глупых студентов надо просто сбить спесь.

Я улыбнулся:

– Но он все-таки тебе нравится?

– Да, очень. Он меня смешит. Пишет забавные письма. Сравнивает ужасы Гарварда с кошмарами Оксфорда. Энтони он тоже пишет. Довольно часто приходится узнавать новости дважды. – Тут она, без видимой связи, сказала: – Иногда мне кажется, я никогда в жизни не смогу больше спокойно слышать слово «этика».

– Не думаю, что абсолютное отсутствие этики, с которым я так хорошо знаком, сильно облегчает дело.

– А тут… Живешь с постоянным ощущением, что на самом деле Оксфорд, с этим его ученым духом, – всего-навсего шикарная школа для приготовишек. Сверхъестественно умные маленькие мальчики играют во взрослых.

– Но теперь уже ничто не помешает? Даже с точки зрения этики?

– Только интуитивное ощущение, что ему было бы гораздо лучше с кем-то, кто помоложе. А не со мной.

– Это ему решать. По собственному свежему опыту могу сказать, что и с той стороны в этом плане существуют свои проблемы.

В ее голосе зазвучали чуть заметные лукавые нотки:

– Нэлл будет приятно узнать об этом.

– Тогда я запрещаю тебе доводить это до ее сведения. Джейн улыбнулась:

– Только если ты и на свой роток накинешь платок.

– Разумеется.

– Он предлагал отказаться от поездки в Гарвард. Это ведь на год. Но я уговорила его поехать.

– Слушай, почему бы тебе не уехать туда, к нему? После того как будут соблюдены все условности?

– Мне надо посмотреть, как к этому отнесется Пол.

– Есть проблемы?

– Рационально он с ними вполне справляется. Меня беспокоит эмоциональная сторона: тут он стремится подавлять любые эмоции. Думаю, берет с родителей пример. С девочкой было бы гораздо легче. Он старается во всем походить на отца.

– А тебя отвергает?

– Ему ведь пятнадцать. Как всякий в его возрасте.

– Это пройдет.

– Если только ему не покажется, что это я его отвергаю.

– А отношения с твоим другом у него…

– Довольно хорошие. – Она разгладила брюки на коленях. – Я просто боюсь – не слишком ли сильным будет шок, когда Полу придется принять его в качестве отчима. Не говоря уж обо всем остальном. У нас были тяжкие проблемы с успеваемостью. Пол – странный мальчик. Совершенно безнадежен в тех предметах, которые ему скучны. Даже и пытаться не желает. Абсолютно неподатлив. И совсем наоборот, если дело касается истории. Кошмар. Тут он просто маньяк маленький.

– Но ты не должна жертвовать ради него своим счастьем. Ее карие глаза вгляделись в мои, и на миг в них зажегся былой огонек. Но она быстро отвела взгляд.

– Думаю, тебе понравится Розамунд.

– Она тоже так считает?

Джейн кивнула:

– Насколько я знаю. Надо, наверное… правильно выбрать время? – Она взглянула на часики: – Кстати, о времени…

Было половина первого, но с минуту никто из нас не двинулся с места. Я рассматривал пол.

– Джейн? Ты не сердишься, что я навязал тебе все это?

– Я сержусь, что мне пришлось навязать тебе все это.

– Боюсь, то, что навязано мне, давно пора было сделать. – Она молчала. – Ведь все, что происходило в эти годы… У меня такое странное чувство, что, если бы мы оставались все вместе, все пошло бы иначе. Не знаю… каким-то странным образом мы четверо дополняли друг друга. Даже Нэлл. – Она все молчала, но теперь ее молчание было иным – в нем не было враждебности. – А с тех пор все катилось вниз. Как ты и предсказывала.

– Сплошь одни горести?

– Нет. Конечно, нет. Но слишком много суррогатов.

И снова – молчание, которое Джейн нарушила, поднявшись с кресла и толчком вернув его на прежнее место, вплотную к столу; мгновение постояла там молча и сказала, обращаясь к полированному дереву крышки:

– Ситуация на самом деле очень неприглядная и вполне ординарная, Дэн. Несмотря на то что произошло нынче вечером. – Она взяла пепельницу, отнесла ее обратно на комод и продолжала, стоя ко мне спиной: – Ты застал меня в очень плохое для меня время. Думается, хоть малую толику чувства юмора я все-таки сохранила. – Она обернулась ко мне с улыбкой: – Просто сейчас мне никак не удается его проявить.

– Я еще не забыл тебя в роли Лидии Лэнгуиш 180.

– Пятьдесят миллионов лет назад! – Она двинулась к двери, получилось неловко, и она поняла это. – Я им сказала, мы будем в больнице около десяти.

– Тебе придется меня разбудить.

Она кивнула, замешкалась – не сказать ли что-нибудь еще… а может быть, сделать – поцеловать в щеку, приобнять символически… решила, что не надо.

– Спи спокойно.

– И ты.

Дверь за нею закрылась. Дэн подождал с минуту, потом подошел к комоду и вгляделся в свое отражение в висевшем там небольшом зеркале. Выглядел он смертельно уставшим – каким себя и чувствовал. Но через пять минут, лежа в постели, он понял, что сон вовсе не собирается к нему торопиться. И все же Дэн ощущал умиротворенность – такое чувство бывает в конце дня, после того, как хорошо поработал, – умиротворенность, хотя в мозгу еще идет работа, пересматриваешь в памяти сделанное; казалось, он снова – хотя бы отчасти – обрел былой интерес к жизни, новый заряд иронии, ощущение тайны, скрытой от других цели. Наверное, ему следовало бы испытывать боль из-за Энтони, а может быть, и чувство вины, но даже в этом виделась какая-то наполненность, богатство ощущений. Он чувствовал себя иным, переполненным до краев; и если не оправданным по существу, перед самим собой, то оправданным хотя бы за этот риск, в этот только что прожитый отрезок судьбы.