Александр Чаковский - Блокада. Книга 4

– Сядем, – сказал Сталин.

Они сели на кушетку.

– Как жена?

Сталин запнулся перед словом «жена», потому что давно забыл, как ее зовут. Собственно, в этом не было ничего удивительного – он не видел жену Баканидзе с середины двадцатых годов.

Баканидзе чуть удивленно взглянул на него и ответил:

– Кето умерла в двадцать девятом.

Ему хотелось добавить: «Я ведь рассказывал тебе об этом», – но он промолчал.

– Да, да, – нахмурился Сталин. Потом спросил: – А сын? Ведь у тебя был сын!

– Он погиб, Коба. Его призвали в первый день войны. Он был убит ровно через месяц, двадцать второго июля, под Лугой. Так написано в похоронке.

Сталин едва удержался от того, чтобы не воскликнуть: «Как, он же был совсем мальчиком!..»

Но тут же вспомнил: годы. Годы!

– Почему ты так долго не давал о себе знать – почти десять лет? – задумчиво сказал Сталин. – Жалко, что тебя не было рядом со мной все это время.

«А ты уверен, Коба, что так было бы лучше? – хотелось спросить Баканидзе. – Разве всем, кто был рядом с тобой, это принесло счастье?..» Но он промолчал.

– Ну… как сложилась твоя жизнь? – снова спросил Сталин.

Реваз пожал плечами:

– Служил в армии, это ты знаешь. В тридцать седьмом демобилизовали. – Заметив, что в глазах Сталина мгновенно появилась настороженность, поспешно добавил: – Нет, нет! По здоровью. Туберкулез. Ты ведь знаешь… Открылся старый процесс в легких.

Да, это Сталин знал. Многие ссыльные из теплых краев заболевали в сибирских снегах туберкулезом. В том числе и он сам. Правда, ему удалось справиться с болезнью.

– А теперь?.. – спросил он, вглядываясь в лицо старого друга.

– Сейчас я совершенно здоров, – твердо ответил тот. – Прошел переосвидетельствование в первый день войны. Признан годным по всем статьям. А как ты, Коба?

Он задал этот вопрос и тут же понял всю его нелепость. Чуть смешавшись, поспешно спросил:

– Как дети? Как Яков?

– Якова нет, – сумрачно ответил Сталин. – Наверное, погиб.

Снова наступило молчание.

Глядя на осунувшееся, похудевшее лицо Сталина, на поседевшие его волосы, Баканидзе, казалось бы, только сейчас до конца осознал, каково приходится этому человеку.

– Трудно, Коба? – тихо спросил он.

– Да. Трудно, – не сразу ответил Сталин, глядя куда-то в пространство. Потом неожиданно повернулся к Ревазу и, глядя на него в упор, сказал: – Немцы в Юхнове.

Он произнес эти слова резко, отчетливо, не отрывая при этом своего взгляда от лица Реваза, точно желая проверить, какое впечатление произведут они на него.

Однако ни один мускул не дрогнул в лице Баканидзе.

«Он всегда был таким, – с каким-то особым удовлетворением подумал Сталин. – Сдержанным, молчаливым, закаленным. Он не изменился».

Услышав страшную новость, Реваз не произнес ни слова. Лишь посмотрел на ручные часы, как бы говоря тем самым: «Раз так, мне надо спешить».

– Не торопись, – сказал Сталин, – успеешь. Тебя доставят вовремя.

– Но у тебя дела. Я, наверное, мешаю тебе.

– Ты не мешаешь мне. Посиди, – ответил Сталин, хотя уже чувствовал, что ему не о чем больше говорить с Ревазом, что все то, что не имеет прямого отношения к событиям на фронте, сейчас не интересует его. Любой вопрос, заданный им или Ревазом, потянул бы за собой пить воспоминаний, а ему было не до воспоминаний.

И тем не менее Сталину не хотелось, чтобы Реваз уходил. Хотелось несколько минут посидеть рядом молча.

– Значит, немцы приближаются к Москве? – тихо спросил Реваз.

– Да, – жестко ответил Сталин, – и очень крупными силами.

Он снова пристально посмотрел в лицо Ревазу. Но тот только понимающе кивнул головой.

Потом спросил:

– А… под Ленинградом?

– Они в четырех километрах от Путиловского завода. И если мы в ближайшее время не прорвем блокаду, в городе начнется голод.

Сталин говорил по-прежнему жестко, резко, точно находил какое-то горькое удовлетворение в обнажении страшной правды.

– А на юге? – уже совсем тихо произнес Реваз.

– Рвутся к Донбассу, – как-то поспешно, точно боясь, что Реваз не успеет узнать всей правды, ответил Сталин.

Реваз опустил голову.

– У тебя есть еще вопросы? – с каким-то вызовом в голосе произнес Сталин.

Реваз поднял голову и посмотрел на него внимательно, точно заново узнавая. Наконец сказал:

– Да, Коба, вопрос есть. В другой обстановке я бы, наверное, долго колебался, прежде чем задать его. Но теперь мы торопимся – и ты и я. И если я уйду, не спросив, то буду клясть себя за трусость… Коба, ответь мне, как все это могло произойти? Как случилось, что немцы под Ленинградом и приближаются к Москве?!

Наступило молчание. Потом Сталин медленно поднялся. Подошел к письменному столу. Теперь Баканидзе видел только его спину. Всегда державшийся прямо, Сталин стоял ссутулившись, и серая куртка на спине его натянулась.

Но вот он выпрямился, повернулся, и Баканидзе увидел недобрый блеск в его глазах.

– Ты пришел звать меня к ответу? – медленно, с затаенной угрозой в голосе проговорил он по-грузински.

– Нет, Коба, нет! – по-прежнему по-русски, но с явным волнением ответил Реваз и тоже встал. – Я просто хотел спросить тебя. По-человечески! Как друга… Как коммунист коммуниста… – добавил он уже тише.

И Сталин вдруг понял, что подсознательно ждал этого вопроса, что, наверное, именно поэтому с такой ожесточенной резкостью обнажал перед Ревазом положение на фронтах…

И тем не менее, когда вопрос был задан вслух и с такой прямотой, он прозвучал для Сталина неожиданно.

Не глядя на стоявшего Реваза, он заходил взад и вперед, потом снова остановился у письменного стола.

– Хорошо, – глухо произнес он, – я понял твой вопрос и не уйду от него. Но прежде я хочу тоже спросить тебя… Знаешь ли ты, какая сила обрушилась на нас?

– Я слушал твою речь по радио…

– В ней была сказана только часть правды. Но сейчас я могу тебе сказать всю. По данным разведки, против нас сражаются не менее ста девяноста вышколенных, имеющих опыт войны в Европе немецких дивизий. У них на вооружении пять тысяч самолетов, около четырех тысяч танков!..

– А у нас? – быстро спросил Баканидзе.

– Меньше. Гораздо меньше, – тихо ответил Сталин.

– Но почему?!

– Почему? – повышая голос, повторил Сталин. – А тебе известно, как росла оборонная промышленность в предвоенные годы?

– Нет, конечно. Это секретные данные.

– Да, секретные, – с какой-то внутренней яростью повторил Сталин. – Но теперь в этом нет секрета. На тридцать девять процентов ежегодно. Мало?!

– Значит… значит, мало, Коба, – неуверенно проговорил Реваз.

– Мало?! – снова с необычайной для него страстью воскликнул Сталин. – Более двух с половиной тысяч новых самолетов только за половину нынешнего года – это, по-твоему, мало?! По сравнению с чем? С Германией, на которую работает вся Европа? Или с тем, что мы выпускали всего десять лет назад? Отвечай! Теперь я хочу слышать твой ответ!