Аркадий Вайнер - Я, следователь..

– Значит, вы сами виноваты?

– Нет. В жизни, Элга, все сложнее.

– Ненавижу, когда говорят эти мерзкие взрослые слова «все сложнее», «не поле перейти», «ты этого не поймешь»…

Я засмеялся:

– А что делать? Действительно, все гораздо сложнее. Я вам постараюсь объяснить это, хотя не уверен, что получится. Моя жена – врач-онколог. Как-то я прочитал ее научную статью и нашел там такие фразы: «выживаемость облученных больных», «полупериод жизни пациентов» и всякую другую подобную петрушку. Жизнь и смерть в клинике – это в первую очередь работа. Научный поиск, победы, неудачи, методики лечения, диагностика – там все, чтобы через смерть утвердить жизнь. И приходят к ним тяжелобольные, зачастую обреченные люди, которые если не в клинике, то у себя дома все равно умрут. Поэтому там и смерть не такая бессмысленно-жестокая, не такая трагичная и нелепая, как та смерть, с которой приходится встречаться мне. Ведь у них и смерть когда-нибудь даст жизнь многим. А моя работа никого к жизни не вернет. Я только обязан не допустить новую смерть.

Я замолчал. Щетки на стекле с тихим стуком разбрасывали брызги, лучи фар шарили по мокрому черному шоссе.

– Ну?..– сказала Элга.

– Баранки гну! – сказал я. – Вот Наташа и не понимает, как из-за такой малости можно неделями не бывать дома, приезжать на рассвете и в отпуске бывать только порознь…

– Но ведь это же совсем не мало – сторожить смерть!– тихо сказала Элга.

Я посмотрел на нее и подмигнул:

– Элга, веселее! Своей выспренностью я вверг вас в возвышенно-трагический тон. Я не смерть, я живых стерегу от смерти. Вот какой я стерегущий.

Она долго смотрела в ночь перед собой, потом сказала:

– Бросьте фанфаронить! Вам сейчас совсем не весело, и совсем вы не такой гусар, каким хотите казаться. И вообще все это, наверное, очень трудно…

Я промолчал. Элга сказала:

– А ведь когда-то всех преступников ликвидируют и вы останетесь без работы. Что будете делать?

– Вступлю в садовый кооператив, выращу сад и буду продавать на рынке яблоки.

Элга засмеялась:

– Но ведь это, наверное, нескоро будет.

– Почему же? Один друг сказал мне как-то: «Мир разумен и добр».

– Это не ваш друг придумал,– задиристо возразила Элга.

– Да, но он это сказал, когда мы шли брать вооруженного бандита. Я часто вспоминаю его слова и все больше убеждаюсь, что он прав, этот мой друг.

Элга упрямо покачала головой:

– Нет, нескоро еще…

– Ну, конечно, не завтра и не через год, но ведь ликвидируют! Вот, обратите внимание: сейчас почти не встретишь рябого человека. А ведь еще недавно засмеялись бы, скажи кому-нибудь, что рябых не будет. А вот нет! Нет оспы – и нет рябых. И преступников не будет…

Мы возвращались в Ригу около двух часов иочи. Не нашли мы Ванду, и завтра надо будет искать вновь. Элга уснула. Она спала, прижавшись ко мне и положив голову на мое плечо. На поворотах я крутил руль осторожно, чтобы не разбудить ее. Лицо девушки было ясно, улыбчиво. Около дома Элги, рядом с университетом, я затормозил, выключил мотор и долго сидел неподвижно, не решаясь ее будить. Потом она открыла глаза, огляделась и удивленно сказала:

– А я уже дома!

Мы сидели молча, лицо Элги мягко высвечивали крохотные лампочки приборного щитка, и я сказал вдруг:

– Вы хороший человек, Элга… Она улыбнулась:

– Конечно…

– Только хорошие люди во сне поют и смеются…– сказал я серьезно.

– А я не спала…– лукаво сказала Элга.– Завтра тоже поедем?

– Обязательно…– Я смотрел на прилипший к ветровому стеклу желтый осенний лист.– Обязательно…

– Вот и хорошо,– сказала Элга радостно.– До завтра…– Она кивнула мне и вышла из машины. Я завел мотор и ждал, пока Элга дойдет до парадного. Но на середине тротуара она остановилась, повернула назад и, обогнув капот автомобиля, подошла ко мне. Я опустил стекло, подумав, что она забыла что-то.

– Можно я вас поцелую?– сказала Элга.

Я растерялся и сказал дурацким каменным голосом:

– Что? Ну, конечно, если это надо… Она тихо засмеялась:

– Конечно, надо…– и поцеловала меня в лоб, в щеки, а потом в нос. И побежала к подъезду.

– Спокойной ночи!– крикнула она уже у дверей. Опомнившись, я закричал:

– Элга! Девушка обернулась.

– Элга! – сказал я.– Элга, меня впервые целует свидетельница по расследуемому делу…

Элга сердито посмотрела на меня, круто повернулась и ушла. Несколько секунд я сидел неподвижно, потом резко включил скорость и дал полный газ.

В кабинете Круминя было темно. Я включил свет, и дремавший на диване Круминь проснулся.

– Это ты так со мной оперативный контакт держишь, Янис?– сварливо сказал я.

– У тебя помада на щеке,– флегматично отозвался Круминь, сонно щурясь.

– Ну и что?– сказал я задиристо.– Может, меня девушки жалеют…

– Открой шкаф, там зеркало.

Я открыл дверцу шкафа, достал носовой платок и, глядя в зеркало, начал ожесточенно тереть щеку.

– Сегодняшний вечер опять запишем в убытки,– сказал я.– И чтобы обойти остальные кафе, потребуется еще вечеров пять минимум.

Круминь потер глаза:

– Может быть, завтра в первом же кафе ты встретишь эту Ванду.

– Ну что ты, Янис. За мной ведь очередь не занимают. Я найду ее в последнем.

– Ты тогда прямо с последнего и начни,– невозмутимо сказал Круминь.-А пока почитай телеграмму из Тбилиси…

Волга ГФ 89-35 сообщению владельца Пелевина П. М. находится на консервации тчк При проверке обнаружено хищение с машины номерного знака тчк При обнаружении этого знака информируйте нас тчк

Теперь мне стало ясно, как убийца на «Волге», угнанной из Тбилиси, беспрепятственно проехал три тысячи километров до Ленинграда. Просто он на нее поставил номер, который украл с другой машины, стоящей на консервации, о чем ее хозяин узнал только вчера. И где-то успел перекрасить низ «Волги» в белый цвет. А пока он преспокойно ехал в кофейно-белой машине под номером ГФ 89-35, милиция искала кофейную «Волгу» номер ГХ 34-52.

Вот известные мне точки его маршрута: Тбилиси – Ленинград – Москва -Крым. Потом в моих сведениях провал, и Бандит появляется в Риге. И снова тьма. Чтобы ее рассеять, нужно найти Ванду. Во что бы то ни стало. Других выходов на него нет.

И мы снова поехали с Элгой на взморье. Снова эти осточертевшие мне прекрасные уютные кафе, каких ни в Москве, ни в Крыму не бывает. Снова дождь и мокрое, дымящееся холодным паром шоссе – от одного до следующего кафе. Элга весь вечер молчала и около Кемери, часов в десять, спросила:

– А вы любите свою жену?

Я не знал, как ответить, потому что теперь не был уверен – люблю ли я Наташу. Элга спросила:

– Это – бестактный вопрос? Я пожал плечами:

– Почему же? Люблю…