Виталий Захаров - Раскаты

— А я знаю, Бардин, где ты был и что делал сегодня. Жаль только — поздно догадался… Запасики давние с Пади сплавлял? Ну и как — богато разжился? Надолго насытился?

Наконец-то ожило старательно скучающее лицо Федора Бардина, щелки глаз раздвинулись, и пухлые голые веки встревоженно дрогнули. И ответил не сразу — знать, не думал он, что Железину столь много ведомо, и подрастерялся, выискивая новые ходы. Да не нашел их сразу и тоже повел разговор опасливо в лоб:

— Все шуткуешь, Иваныч… — бормотнул глухо. Но тут же выпрямил голос, окрепчал его. — А коль и сплавлял — тебе-то что за дело? Убей бог не пойму я: что за собачья привычка у которых соваться туда, где их ништо не касается? Чего ты последние дни шебутишься, какой прок ищешь? Жил бы себе, не искал болячек, ети вашу дышло…

— Спрашивать, гражданин хороший, буду я, — прервал его Сергей Иванович, сам удивившись своему голосу, прям-таки судейскому. — И ты знаешь, что так оно и должно быть, давай уж до конца нараспашку.

— Нет, ты гляди на него… ты скажи, Иваныч, скажи: какой прок ищешь? — заторопился Бардин, споткнувшийся было и не знавший, что отвечать. — Ты прямо скажи. Не мальцы мы с тобой, чтобы соплю толочь. В любом деле всяк свой прок ищет, а я убей бог не пойму, чего ты-то шебутишься?

Сергей Иванович взглянул на него с интересом — эвон, мол, какие фундаменты ты подбиваешь под дела свои! — и ответил по-прежнему грубо:

— Сказал бы я тебе, какой «прок» ищу, да не поймешь ты, дубина стоеросовая.

— А ты гляди, и допетрю, — не обиделся Бардин, радый тому, что удалось-таки повести разговор в сторону. — Аль ты меня совсем в дураках числишь?

— Ну-у, где там в дураках! Ты у нас мужик умный. Чересчур даже кое в чем, смотрю я… Только ум-то у тебя кривой, неправедный. Никак ты по-человечески жить не хочешь, все тебя на кривые дорожки тянет.

— Это как же понять — «неправедный»? — живо, без прежней оттяжки спросил Бардин. И, облегчаясь, даже словами опять играть начал: — Чевой-то не доходит до меня, убей бог не пойму. И впрямь, что ли, дурак?

— Не дурак, а строишь дурачка. Думаешь, дурачкам жить легче — вот и корчишься. — Сергей Иванович не скрывал досады: не той дорожкой пошел разговор, как ни старался он держать его прямо. — А коль и в самом деле не понял, разъясню я тебе: неправедный — это значит, правды людской не признаешь, топчешь ее, как своей скотской душе угодно. Понял теперь?

— По-онял…

— Вот тут-то как раз и навряд ли. Честным людям этого и понимать не надо, праведность они в душе носят. Раньше я еще мог бы поверить, что ты хоть головой, да сможешь это понять, мог бы поверить до пожара, а теперь… Теперь нет, не верю. Теперь ты для меня не человек, а зверь лютый. Вот к чему пришли мы с тобой, Федор Бардин.

Сергею Ивановичу и вправду надоело сидеть и растабаривать с ним, решил он покруче повернуть разговор.

— И ты, значит, взялся выслеживать того зверя? — Бардин долго поворачивал к Сергею Ивановичу неудобное на скамеечке тело, повернул наконец и колыхнул лицо усмешкой. — Чепуху несете, гражданин… как уж вас ныне… гражданин прокурор. Ничего такого нету. И зверя нету, и… следов тем боле.

Случаются иногда такие тугие встречи, такие разговоры внатяг, которые напоминают смертельную охоту: и охотник, и намеченная им жертва чувствуют друг друга столь остро, словно общее у них тело и нервы, каждый самый тонкий толчок в одном мгновенно отдается в другом, и оба знают наверняка, что ошибиться нельзя ни на шорох, иначе — конец. Но пока и Сергей Иванович в своей домовитой прямоте, и Федор Бардин в глубокой затаенности и показной растерянности полагали, что не сделали ошибок и что все идет так, как хочет он, а не другой. Железин открыто держал себя охотником, Бардина отводил в жертвы, и тот с усмешкой принял его условия. И не только принял, но и стал подыгрывать, делая вид, будто он и в самом деле осторожничает и петляет, как положено жертве. Впрочем, в игре их была и вторая подкладка: Сергей Иванович при всей откровенности не выдавал своих намерений, а Бардин, хотя и чувствовал, что пока переигрывает «охотника», томился именно незнанием этого. Своих же намерений Бардин не скрывал: давай жить тихо-мирно, не мешая и не трепля нервы друг другу.

— Следов, говоришь, нету? — продолжал напирать Сергей Иванович. — Это, милок, на первый глаз кажется. В оба вглядись — полно их вокруг, я вот и одним глазом хорошо их вижу. Наследи-ил ты, много наследил, нечисто работаешь. Признаться, я от тебя куда больше ждал.

— О чем ты говоришь, Иваныч? Убей бог не пойму, — дивился Бардин. — Какие следы? Где они? Дай-ка табачка твово засмолю, прям беда с тобой, аж в грудях заныло.

— Свой надо иметь, тебя богаче нет на селе.

— Ну-у, скажешь…

— А ничего не скажешь. Семь шкур, поди, дерешь со степных за ворованные дрова. А шпане своей, ясно, только и выдаешь на сивуху. А следы твои… Умные люди их скоро разглядят. Акты подымут, которые на тебя Тимофей Ильич составлял, в лесничестве есть они, знаю; людей поспрошают да прознают, чем ты грозился ему. И ломик, ломик твой выскочил на пожарище. Чего ж ты с собой его приволок? Лесиной какой надо было подпереть дверь, сгорела бы лесина при пожаре — и следов бы не осталось.

— Только-то?

Покоем дышал голос Бардина. Да и сам он нисколько не выдался — как отёк на скамье толстым задом, так и сидел недвижно. Разве палец правой руки, поглаживающий бугорки суставов на левой, заходил чуть быстрее.

— Да не-ет, найдется и еще кое-что, если поискать. А свяжешь их все вместе — вот и получится ясная цепочка. Вполне-е ясная!

— Тень на меня наводишь, Иваныч. И зазря наводишь. Негоже эдак-то, негоже, — обиженно и в то же время ласково заговорил Бардин, помолчав. — Ведь нету ничего, что ты тут нагородил. Акты — они так себе, на кого их не пишет лесник? В лесу живем — лесом кормимся, ети вашу дышло. И ты тоже не святым духом греешься, из лесу дрова волокешь… И не грозил я Тимофею, никто не мог такого слышать, а он мало ль чего мог тебе наговорить. Люди ж по-другому знают: мы с ним шутковали всё, шутковали как дружки. Он шутки и смех понимал, не то что некоторы… А ломик? Ломик мой давно в его пользованье перешел. Застукал он нас как-то на Казачьем, по мелочи застукал, и забрал ломик и топор. Отдал я ему, не стал перечить, пущай пользуется. Да и не одни тогда были. Так что свидетели есть насчет ломика… Но ты мужик дошлый, и велел я ребяткам прибрать ломик на всяк случай, нет его теперь там на пожарище, Иваныч. Не было ничего, и нету ничего, не шебутись понапрасну… Да и не палил я его, прямо тебе скажу. Пошто? Не больно и заботил он меня, хоть и поругивался частенько. Нового лесника поставят — как-то еще поведет себя. А Тимофей Ильич не мешал мне. Нет, не мешал. Даже сам просил: давай, говорит, я тебе сам покажу лучше, где рубить, там мне под санитарную рубку списать можно будет. Да больно далеко от дороги показывал — не заехать на подводах, на себе пришлось бы корячить. Вот как дела-то состоят, Иваныч.