Валерий Пономарёв - Нежданно-негаданно [сборник]

Григорий зашел в дом:

— Отец, пойдем-ка к Ермилу, прогуляемся, то совсем ты засиделся, поговорите опять с ним.

Егор Кузьмич даже обрадовался такому предложению.

Вышли на улицу, Григорий сообразил по-своему:

— А лучше, отец, ты посиди на завалинке, а я за ним схожу, то ведь тяжело тебе идти-то.

Егор Кузьмич закивал головой: «Эк, эк», подумал: вот жалеет его Григорий, за Ермилом пошел, для него, — на душе потеплее стало.

Григорий рассказал Ермилу о тайной затее отца. Ермил удивился.

— Худо, Гриша, дело… Я поговорю, все силы приложу, но раз окаянный начал его под бока тыкать, то не отстанет. Помяни меня. Хоть сердись, не сердись, а так.

— Ну ладно, не паникуй, ты пособляй давай.

— Пойдем, Гриша, пойдем. Я всем сердцем.

Они подошли, когда Егор Кузьмич дремал на завалинке, припекло его солнышко, но при подходе услышал их, открыл глаза, заулыбался.

— Ну, вот-вот, два, два!

— Здравствуем, Егор Кузьмич, вишь, и тепло наступило, весело жить-то стало, живи не тужи.

— Эк, эк, — отвечал Егор Кузьмич.

— Вот ведь, Егор Кузьмич, жизнь-то в колхозе наступила — не то что ране — только и жить, любоваться! — присаживаясь на завалинку, не унимался Ермил.

— Так, так, — кивал Егор Кузьмич.

И тут, наверное, Ермил поторопился:

— А ране-то че, всего хлебнули. Я уж было подумывал: и жить наплевать. Но образумился, нет, говорю, грех человеку окаянному в колени садиться, в аду кипеть вечно станешь — и навсегда эти думки отогнал… Да вот до какой жизни дожил, а сейчас бы еще один век жил. Так, Егор Кузьмич, я говорю?

— Эк, эк, — но Егор почувствовал что-то не такое, как всегда, в голосе Ермила, не так раньше Ермил разговаривал и про то самое заговорил не от сердца как-то, как на собрании, и Григорий улыбается, а у самого рука с папиросой вздрагивает. Егор Кузьмич забеспокоился, вспомнил про веревку, удавку на конце не размотнул — Гришка, наверное, увидел, за Ермилом сходил, — вот они оба не такие какие-то опять, — другие. Ему не захотелось больше сидеть на завалинке: догадались! Руки у него вздрагивали.

— Тебе что, отец, холодно? — спросил Григорий, пристально следивший за Егором.

— Нет, нет, голова, спать…

— Ну иди, поспи.

Егор Кузьмич, содрогаясь внутри, ушел в избу.

— Почувствовал он, Гриша. Больные-то такие, они ведь шибко чуют…

— Да ты сразу и приступил к этому самому, потихоньку как-нибудь надо было.

— Старался, Гриша, как умел.

…Назавтра Григорий собрал в ограде всю проволоку, веревки и запер под замок в амбаре, а за отцом наказал присматривать бабке Павле и уехал на работу.

Бабка Павла то и дело мельтешила в ограде, то ей ведро надо, то лопата дома сломалась.

Егора Кузьмича терзали думы, что сейчас ему доверять совсем не станут, следить начнут, а он и в руки не собирается больше брать ту поганую веревку.

А тут крутится эта старуха Павла, наверное, считает, что он рехнулся, ему уж глядеть на нее противно стало. Когда понадобится, так никакая Павла не укараулит.

Егор Кузьмич смотрел в окно вниз на реку, и снова его захватили эти «дьявольские» мысли: все равно уж он не отойдет, за ребенка его считают… А мысли все лезли и лезли в голову, не отставали, но вдруг он вспомнил нищего старика Евсея, как тот в войну утопился, и не знал бы никто, да вынесло его наверх и к скале прибило, — черный весь, вздулся, — так же вот и он вздуется, почернеет, даже не помянут, тоже окаянная смерть… Нет, нет, нет! Он вскочил на ноги и хотел идти на улицу, так ему сделалось нехорошо, но навалилась усталость и повалила его на койку.

…Все. Хватит, даже встать ладом не могу, какой я жилец? Пусть не вспоминают… Он еле-еле поднялся, а идти трудно, но он заковылял, упираясь на костыль, выбрался из избы, дверь закрыл на закладку и побрел вниз к реке. И тут выскочила сторожиха Павла:

— Ты куда, Егор Кузьмич, потопал, далеко?

— Да вон на бугорок, на травку зелененькую.

— Ну посиди, посиди, а то засиделся дома-то.

Вот и настерегла! Не бралась бы не за свое дело. Никто его не укараулит, раз он все-таки решился. Наплевать ему теперь на все. Хватит! Егор добрел до бугорка, сел, отдохнул, огляделся, никого нет, встал и заторопился к воде, скорей, скорей! Чтобы никто не помешал. Он подошел, сбросил фуражку, пиджак.

— Егор Кузьмич, Егор, куда ты! — заголосила на бугре Павла. — Мужики, держите его! — закричала она кому-то. А вон с горы и мужики бегут, кричат: «Стой».

Но никто не удержит теперь его. Уж все!.. Он упал с обрыва, вода закружила его, завертела, замелькали скалы, церковь, сосны, он наклоняет голову вниз, но его выталкивает течением, а мужики уже к воде подбегают. Вон, первый Иван Кузовников летит с обрыва в воду. А Егора нанесло на камень, стукнуло. Он проснулся, весь в поту, на полу.

«Как это я свалился. Ху ты, господи. И во сне уж начало сниться это. Выбросить надо из головы эти поганые думы. Вот сеять начнут со дня на день, Андрюха с курсов приедет, на поля с Гришкой меня возить будут — полегчает…»

Егор Кузьмич так внушил себе опять надежду на выздоровление в связи с севом, что и в самом деле вроде лучше сделалось. Об этом он начал говорить Григорию, тот радовался, поддерживал отца:

— Конечно, возить на поля станем, отец. Какой разговор. Дело-то и на поправку пойдет.

…Андрей подъехал к дому Григория спозаранку.

Утро выдалось теплым, мягким. Весной пахло, солнышко еще не выползло из-за леса, но там было светлее, ярче, верхушки сосен на скалах казались зеленее; роса еще держалась на траве, свежестью от земли веяло, от реки прохладой.

Егор Кузьмич сидел у окошка и ждал. Как сказал ему Григорий, что завтра на сев поедут, так он и места себе все утро не находит. Весной, когда сеять начинают, всегда у него волнение возникает. Как-то все дружно, как муравьи, за это дело берутся, на душе любо. Не то что ране, когда в крестьянстве единолично жили, там вся надежда на себя, не жди ни от кого подмоги… А тут нет — другое. Сообща никакое горе не страшно… справятся. Колхоз за каждого колхозника в заботе, государство — за колхоз — вот она куда тянется, цепочка-то. Не порвется, небось ладно все.

Как увидел Андрюхину машину, схватил костыль, заковылял на улицу, торопится. А куда бы торопиться, зачем? Так видно, по привычке.

— Готов, отец? — молвил Андрей, обнимая его.

— Давно уж. Поехали.

Егор Кузьмич сел рядом с Андреем, Григорий сзади, и «Волга» покатилась в поле.

Только выехали за околицу, Егор Кузьмич спросил!

— Че это там, Андрюха, народу столь на ближнем поле?

— Сев торжественно начинать станем, отец.

Андрей подрулил к меже.

А вон Антон Фролов, лучший тракторист, слово берет.

— Егор Кузьмич, все мы порешили, что сев начинать ты станешь, тебе доверяем опустить первое зернышко в землю.