Валерий Пономарёв - Нежданно-негаданно [сборник]

«Все прекрасно должно в человеке быть», — помнит он до сих пор слова матери Лузина. А их вот, Градовых, семеро в семье было, — там другое воспитание: окрик да подзатыльник, если вовремя не сделал что-то. А потом, едва семнадцать минуло, — Градов прямо в «пекло», насмотрелся смертей, сам каждый раз рядом ходил. Конечно, здесь другое: и ему шибко жаль Доронина, но не ставить же теперь все с ног на голову; они станут давать проходку, несмотря ни на что. Градов сюда трудиться приехал, а не сюсюкать. За аварию ответят кому положено. А спада в работе Градов не допустит.

Все-таки годы, прожитые здесь, были самыми замечательными в жизни Лузина, и от случившегося… и ожидаемого теперь разлада стало горько, горько.

Тогда все шло трудно, было ново и захватывало.

Но перед этим помнится зыбкое начало. И то переломное четко и ясно стоит перед глазами, оставляет в душе что-то теплое, доброе. И сам Градов светился тогда этой добротой, душевностью своей он и взял тогда все трудности. Так почему же стал таким сейчас? Но об этом после. Теперь важно другое.

Лузину стало плохо, ударило жаром в лицо, мысли начали путаться, замелькало все кусками, обрывками, после они начали сливаться, тянуться цепочкой, и он отчетливо видел, как все было. Короткая июньская ночь играла сполохами; почти не темнело, теплый воздух не остывал в спящей долине; только перед утром окропило легким дождичком и росой прибрежные кусты, утолило жажду сникших от духоты травинок.

А когда вырвавшиеся из-за гор солнечные блики заиграли в волнах реки Белой и от волглого пиджака закружился парок, Лузин поднялся с бревна, выброшенного вешними водами, и направился в город. В ту ночь он не сомкнул глаз, просидел на берегу: дома, в Сибири, нашли много нефти, ему здесь делать нечего. Он уже знал, что поедет. Он хорошо помнит, как пришел к Градову, который имел приглашение в Сибирь и набирал людей, сказал ему о своем намерении. Лицо Градова засияло, он обнял Лузина, проговорил дрогнувшим каким-то доверительным, близким голосом:

— С тобой, Владислав, я верю в успех дела. Дома и стены помогают, земляк, — пошутил он.

Лузину было известно, что Градов уважал его за способности, как он выражался, знания. Всегда серьезное, даже суровое лицо Градова добрело, когда он встречался с ним. В управлении говорили, что благоговеет Градов перед Лузиным за его непритязание на градовское будто бы место.

Лузин не верил сплетням, а считал Градова знающим свое дело, добрым душой, говорил, что Градов как раз на своем месте.

Уже после Лузин понял: будь он другим, не пройди суровую школу жизни буровика — не уважал бы его так Градов, хоть и земляки.

Но лузинский стаж всего на пять лет меньше градовского, после техникума работал на Волге помбуром, бурильщиком, буровым мастером, как и Градов. Институт пришлось заочно кончать — не мог он сидеть на шее у больной матери, проработавшей тридцать лет в школе, не умеющей беречь себя, потерявшей здоровье. После учебы послали в Башкирию. За Лузиным приехали лучшие его бурильщики. Здесь и обратил внимание Градов на спокойного, не больно-то разговорчивого, вдумчивого Лузина, который беспрерывно совершенствовал что-нибудь в буровом оборудовании и всегда опережал других. Лузин много раз отказывался, когда ему предлагали инженерную должность: считал, уходить с буровой в тридцать девять лет еще рановато. Градов особенно не настаивал. Но после аварии Лузин почувствовал: он стал резок, раздражителен, вспыльчив, и это появившееся в нем только мешало ему на буровой. Увидел это и Градов, но не хотел терять Лузина, молвил:

— Переходи, Владислав, в управление. Сохранить надо себя. Я тоже разговаривал с врачами. Говорят, что смена обстановки полезна. Окрепнешь, снова уйдешь на буровую — не задержу.

Лузина тронула тогда отеческая забота Градова о нем. Он и сам чувствовал, что здоровье барахлить начало, пожалуй, и верно, перейти надо. Но на буровую Лузину вернуться не пришлось: навернулась Сибирь.

Лузин знал: Градов вышел из «низов», с рядового бурильщика, ценил его собранность, знание практического дела, но он был уверен, что с развитием бурения Градов руководителем долго не продержится, и даже жалел его; и он с радостью ехал с Градовым в Сибирь, считая, что такие качества, как у Градова, и нужны в необжитых сибирских урманах, и Градов доработает буровиком, для чего, казалось Лузину, он и был создан. Вместе с ним будет легче преодолевать то новое, трудное, неизведанное.

А Лузин не мог сидеть в Башкирии, когда уже знал о сибирских находках, ему ясно представлялось будущее края.

В те дни раздумий после разговора с Градовым и пришел к нему лучший бурильщик Федор Доронин.

— Слышал, Петрович, с Градовым в Сибирь отправляетесь?

— Да-а, вот в раздумье. Здесь буровых работ меньше становится.

— А чего думать-то, столько нефти сулят. Наверняка там люди нужны. А здесь киснуть будем… Я пришел проситься с вами.

Лузин знал, что буровиков издавна влекло туда, где новые нефтяные места, так было, есть и будет, — считал он. Доронин приехал за ним с Волги. Знал, что потянется и в Сибирь.

— Я очень рад, Федор, что ты с нами. Конечно, возьмем, какой разговор.

Стремление Доронина ему было понятно: сильнейший бурильщик. Федору тесно здесь, нужен размах. Никто не держит. Одна мать — пенсионерка. Вот их уже трое. Каждый на каждого положиться может.

Нудная и длинная дорога по Туре, Тоболу, Иртышу на пустынный берег Оби.

Градов ехал первым начальником конторы бурения, которой еще не было, Лузин — главным инженером и с ними единственный бурильщик — Доронин.

На Обском крутолобом, заросшем соснами берегу Градов развернул кипучую деятельность. Он быстро оформил земельку под будущую контору в лесничестве, которое находилось в старом сибирском селе, верстах в пяти от пристанища буровиков.

Вскоре увидели, как вспененная и обозленная после дождей Обь гнала к берегу баржу, силясь завалить ее; на берег, как грибы из лукошка, посыпались люди. Выгрузили тракторы, балки и все нужное для жилья и начала работ.

Среди приехавших выделялся лихачеством в работе, удалью Николай Веревочкин. Уж и годов за три десятка, а задор не растратил. «Как начнутся трудности, — сбежит, — подумал Лузин, — рисуется, шустрит».

Но Веревочкин уезжать не собирался. Как после выяснилось, Веревочкин раньше работал помбуром в Поволжье. Потом отбыл срок наказания на Колыме за случайное убийство в пьяной драке. Отсидел, вернулся, а тут неприятность: в местечке, откуда уезжал, — не прописывали. Веревочкин не озлобился, а узнав о Сибири, не задумываясь, катанул, люди здесь были нужны.

Градов, посмотрев документы, сурово взглянул на Веревочкина и сказал увесисто: