Валерий Пономарёв - Нежданно-негаданно [сборник]

— Нет, нет, — поддакивал Лузин, — вы пара хоть куда. Сработаетесь.

— Петрович у нас человек! — частил Веревочкин и хлопал его по плечу, говоря: — Все в ажуре будет.

И так с шутками и присказками двигались по заснеженным урманам.

Снова вгрызался в ледяной грунт бульдозер, торя дорогу, становился в колдобинах на дыбы трактор, возле сновали под свист поземки люди и упорно пробивались к замороженным буровым станкам.

Лузин хоть и посмеивался над необузданностью Федора на выдумки, но знал, что в бурении он мало кому уступит, а насчет смелости, удали да терпения, когда надо, — любой позавидует.

Ему ясно представилось, как резонно и твердо зазвучат указания Федора на буровой, как он станет заражать своим азартом, умением помбуров, сам полезет туда, где труднее, и уж так словом огреет нерадивого, что тот навсегда запомнит, или трудиться как следует станет, или места ему в бригаде не будет, — крут и напорист Федор, но и душу наизнанку вывернет для того, кто не подводит в деле.

Под Новый год мороз ударил под пятьдесят, кругом сумрачно сделалось, ничего не видно, все потонуло в сизом тумане, только проклевывались сквозь стужу на небе звезды да луна бледно мерцала над тайгой.

В такую непогодь и можно рухнуть в тартарары. Из-за бьющих теплых ключей вода местами в Оби не замерзала и в стужу. От этого кралось тревожное, но Лузин отгонял набегавшее и останавливал отрядик: лучше переждать, чем идти на дно обское.

— Готовься, Федя, Новый год в тайге встречать. Хорошо! Сосны скрипят вокруг, ветер подвывает, музыка что надо, — подтрунивал над Дорониным всегда не унывающий Веревочкин.

— А я ничего, Никола. Будь спокоен. Согласен. Петрович выдаст по стопочке спиртика. Закуски — полная тайга. И елку не надо здесь ставить, вон их сколько, вокруг любой ходи, выбирай на вкус, — не терялся Доронин.

— Все в ажуре, — горланил свое любимое Веревочкин. — Федю не загонишь. Федя железный. — И придумывал что-нибудь новое, чтобы уязвить неотразимого Доронина, который никогда в долгу не оставался, старался повеселить товарищей, поднять дух.

…Потом они возили обсадные и бурильные трубы, вышки. Доронин с Веревочкиным вместе с монтажниками пластались на сборке станков, а ведь это не их дело. Хотелось поскорее начать бурить. Узнать, к чему они приехали, что тут их ждало, оправдаются ли надежды. Сами делали деревянные сани из лиственницы, чтобы возить различные громоздкие детали. Материалов не хватало, и брусы для основания буровой рубили из бревен, а под ногами как студень дрожала трясина, ведь в здешних местах, куда ни кинь взор, — везде болото. Многое было непонятным, тревожным. Что греха таить: немало было таких, что поворачивали и давали дёру.

Хорошо запомнился мартовский день, морозы ушли, солнышко ласково пригревало днем, откуда-то взялись нахохлившиеся воробьи, до этого их здесь никто не видел. Была построена первая буровая, летели вверх шапки, телогрейки, робы, а Веревочкин даже начал кидать валенки, стоя на снегу в шерстяных носках.

— Надень, — кричал шутливо Доронин. — Ревматизм схватишь, какой ты тогда мне помощник.

Веревочкин на Колыме босиком из барака в барак ходил, не схватил ревматизма. Не веришь, Федя? На спор за бутылку спирта ходил. Выдюжил, Федя!

Лузин и радовался, и тревожился: месторождение новое, как следует не обустроенное, другая структура пластов, техника слабосильная, да и той недостает, нужных химреагентов для обработки глинистого раствора нет; а тут еще такое, что хуже некуда, — бурового мастера ни одного; приезжали трое, слабодушными оказались — укатили.

Он не один раз обдумывал все: что же им сидеть сложа руки у собранного станка и ждать у моря погоды, пока пришлют мастера, да еще какой окажется, может, тоже повернется и до свидания? Они сделали самое трудное, пережили зиму, все подготовили. Так что же он медлит скорее начинать бурить, у него уже есть кое-какой опыт: много разговаривал с буровиками разведочного бурения в здешних местах, приглядывался, имеет ясные представления, кому как не ему начать бурение. Надо немедля решать с Градовым.

Если не убедит, тогда станет доказывать в тресте. А главного инженера пришлют. Буровая стоит, время идет, весна на носу…

Градов словно чувствовал мысли Лузина, больше он выхода никакого не видел: Лузин работал в Башкирии мастером, добро показал себя, и дело знает, и с людьми ладит.

А когда Лузин первый молвил о своей думке, — обнял его Градов и платком глаза протер, сказав: начинаем большое дело, Петрович; одобряю и радуюсь, лучше тебя никто не справится. «Вот здесь и пусть проявит себя. Кто не потянет — выговорит, не умеет — научит, не захочет — заставит, — думалось Градову. — Здесь такие Лузины и нужны, а не тихони», — заключил он.

Лузин стал готовиться к бурению. А Градов уладил дело с перестановкой.

Лузин тогда сутками не появлялся в поселочке, неотложных дел на буровой — «выше головы». Он думал, что люди могут не выстоять, чувствовал, видел их усталость, слишком жестокие условия бурения. Того нет, другого недостает. Но на вахту Доронина он надеялся. Доронин не сникнет, не потеряет веру. А Веревочкин еще побойчее. Тот как бы радовался трудностям, поглядывал на окружающих и говорил в уме: поглядим, как вы, соколики, выстоите, поглядим. Веревочкин на Колыме выдюжил, а здесь уж он покажет себя. И было еще у Веревочкина убеждение: он того считал достойным человеком, кто на своем месте, знает дело и вкладывается в него, а если же в ком-то не видел этого, говорил: «дешевка, сорняк-трава».

Веревочкин хорошо помнит, как ему сначала трудно приходилось трудиться помбуром после курсов: уставал сильно, но надеяться не на кого: мать санитаркой в больнице работала, а кроме него еще четверо. Он терпел, втянулся. Потом легче стало. Окреп.

Остальные ребята Доронина тоже боевые. Да разве с Веревочкиным и Дорониным иные сработали бы? Не мало перебрал Федор людей, пока скомплектовал себе вахту. Доронин считал, что в бурении особое прилежание нужно. Кроме знаний, еще интуиция, чувство должны быть у бурильщика. Иначе не будет успеха. Федор начал работать в бригаде отца на Волге и познал все тонкости бурильного дела. Ленившихся, нерадивых он терпеть не мог и заявлял прямо: «Не будет из тебя, друг, бурильщика».

Лузин верил в вахту: пусть хоть половина людей разбежится, а вахта Доронина не сдастся, и остальные за ней потянутся, и пробурят они скважину, другую, третью… а уж если много нефти, тогда повалит сюда народ, пойдут дела.

Бурили почти месяц. Шел апрель. Солнце по-ласковому пригревало в полдень, играло лучами в хвое, золотило стволы сосен, отогревало тайгу.

На опушках чертили крыльями глухари, готовясь к брачным игрищам. Бурить стало легче: раствор не замерзал, оборудование не «прихватывало». Лузин чувствовал: скоро они одолеют: Ему уже почему-то воображалось, что все обошлось, скважина оказалась нефтеносной. Сыплются поздравления, приветствия. Теперь начало-о-сь, и уж ничего не остановит их. Он видел радостные лица своих буровиков, вышкомонтажников, показался вверху вертолет, приземлился, люди бегут к буровой. Вон и Градов поздравляет, держит речь: вот она, братцы, сибирская нефть. Пошло… Молодцы!..