Валерий Пономарёв - Нежданно-негаданно [сборник]

Если же заинтересуются идеей в главке, министерстве, увидят в этом реальность — начнутся эксперименты, — а вдруг неудача? — вот что пугало Градова, — теперь пусть медленно, но верно каждая скважина дает нефть, нефти много. Увеличится число бригад, они станут расти уверенно, без срывов, — это Градов осознал ясно. Он действительно думал обо всем этом так, как чувствовал его Лузин. В последние годы Лузин часто безошибочно угадывал мысли Градова, изучил его.

Но теперь Лузин был с Градовым не согласен: не мог он работать по-прежнему, если видел, что сделать можно во много раз больше. Он умеет бурить кустами, на Волге это уже и новшеством не считается.

Надо только соорудить хороший настил, насыпную площадку на этой хляби — и ничего страшного нет, можно бурить наклонные скважины.

Лузин писал о своих соображениях в главк, министерство.

— Не шуми ты, Владислав. Никто на это теперь не пойдет, рановато. Остынь, не горячись, — уговаривал Градов.

Градову не нравился теперь Лузин, казался суматошным каким-то. Лучше бы уж он был таким уравновешенным, как раньше, — часто думалось Градову. Не мог он понять: то ли травма на Лузина подействовала — и из спокойного он превратился в горячего, вспыльчивого, резкого, или такое и раньше в нем было. Да и сам он как-то жестче, грубее стал — тоже не поймет от чего: или к цели сильней рвется, или годы свое берут, и уж коли в себе разобраться не может, то чего судить о Лузине. А может, Лузин таил эти черты, а теперь силу почувствовал и выдал всего себя без утайки, а может, и он, Градов, так же. Да-а, дела-а, — вздохнул Градов, и сам удивился всему этому.

«Накличет Лузин шумиху: затеют эксперименты, а тут топи бездонные — и полетит план», Но Градов понимал и другое: не отговорить Лузина, уж больно загорелся. Градов хотел было построже обойтись, но остерегался: хоть и суматошный Лузин, — а впереди всех! И эта неопределенность допекала Градова, и он не знал, что с ней поделать.

Лузин же был окрылен: ему пришел ответ, что на базе его бригады будет проводиться эксперимент наклонного и кустового бурения.

Владислав не обращал внимания на начавшего дуться Градова, которому тоже пришла такая бумага. Лузин давно почувствовал трещину в их отношениях, которая образовалась совсем не на производственной почве, а теперь, ему казалось, вклинивалась в производство — и трещина эта расширялась и расширялась: еще когда он вернулся из деревни и, еле сдерживая слезы, сообщил Градову о смерти матери, и клял связь, телеграф, почту, — Градов промолвил: жаль, конечно, старушку, но не убивать же себя. Я отца тоже не хоронил: работы невпроворот было в Башкирии. Но в нашей семье другое: есть кому хоронить, сестер, братьев полдюжины. Нехорошо вышло, конечно, у меня тогда, но ничего не поделаешь.

Разное, видно, у них отношение к человеку, да что человеку, — человечеству! — замелькало в горячке у Лузина.

С той поры появилась к Градову не неприязнь, а даже какая-то внутренняя отчужденность.

И вот теперь ради собственного престижа, как казалось Лузину, трепещет Градов: срыв, видите ли, может получиться, план вдруг завалят. А о будущем бурения в этих местах, от которого зависит, сколько нефти Сибирь давать станет, — ему дела нет. Расходятся, видно, их дорожки с Градовым.

Когда прилетели ученые, начальство, специальная служба, произвели расчеты, с насыпной площадки была пробурена бригадой Лузина наклонная скважина, а потом разбурен куст, — опять обнял его Градов и проговорил, как будто каючись: «Твоя взяла, Владислав, неправ я был».

«Ну, ладно, хоть признал, — подумал с облегчением Лузин, — завихрения разные ведь у любого могут случиться».

И не мог тогда угадать Лузин, что изменится Градов, и разойдутся они с ним, и не будут единомышленниками, и не добьются согласия.

Хоть лузинцы далеко опередили всех в Приобье, зато остальные бригады Тавдинского управления (контора была переименована в управление) намного отставали: были слабее специалисты, да и новшество еще не освоили по-настоящему, — и в целом управление проигрывало соседнему из города Ильска, где успешнее переняли лузинский опыт.

И вот тут Градов задумался: где бы найти второго мастера, не уступающего Лузину. И тут же откуда-то взялась вопрошающая, едкая мысль: захотелось во что бы то ни стало опередить другие управления? Славы захотелось под занавес? Последние усилия хочешь приложить? Себялюбец, выходит, ты, Градов?

Но подвернувшиеся сразу другие мысли зло отвечали: допустим, и славы! Пора бы ей прийти уж давно. Не грех и фортуне повернуться к Градову лицом, заметить!

И Градову порой казалось, что они впереди всех, далеко ушли, не догнать. Теперь и на заслуженный отдых можно пойти, спета лебединая песня. Все!

Градов спохватывался, отгонял воображаемое, злился на себя.

Нет! Он не ханжа, не эгоист, ради общего дела старается. А какой-то чужой голос ему издевательски нашептывал: «Да кто тебе поверит? Все видят, что на пролом готовишься идти, «второго» Лузина ищешь, и ведь сманишь откуда угодно именитого мастера, раз уж задумал, все силы приложишь, а сманишь. И думку свою новую лелеешь, обсасываешь. И вытянут именитые мастера тебя. Не волнуйся. Прославишься».

Градов напрягался изо всех сил, заставлял замолчать этот пакостный голос, внушал себе и верил в другое, в свое: он ради нефти большой все делает, не может он иначе, такая его жизнь, судьба, которая кровно связана с этой нефтью: всю жизнь ей отдал — и никто не посмеет упрекнуть Градова.

А навязчивый этот проклятый голос опять выскальзывал из-под его воли и гнусил: «Все видят, что изменился: за целью людей не видишь, рвешься восполнить потерянное во что бы то ни стало, идешь и в облака смотришь, бурильщиков порой не замечаешь».

Нет! Хватит! Градов не может больше колоться надвое, натрое и черт-те знает насколько. Сил у него хватит справиться с собой, ишь распустился, поддался наваждениям разным. А для кого она, эта нефть? Пусть он изменился, погрубее, повластнее стал, так опять же ради счастья людского в конечном-то итоге.

А может, и годы, и неудачи отпечаток наложили — куда от этого денешься? И все-таки главное, что конечная цель его гуманная, — и никто его упрекнуть не может в вихлянии от трудного.

Надо что-то предпринимать: иначе Градов не сможет руководить работами так, как бы ему хотелось, и не оправдает возложенных на него надежд, — эти мысли не давали ему покоя. В главке, конечно, понимают: иные условия бурения на Черном, нежели на других месторождениях, поэтому пока и терпят, как Градову казалось, еще утешают: надо перенять всем по-настоящему лузинский опыт и подтянуться, и управление тогда выйдет вперед; но Градов считал, что не будет этого, перенять-то сумеют, но в бурении еще и мастерство нужно, чутье, интуиция, в чем Лузин недосягаем.