Валерий Пономарёв - Нежданно-негаданно [сборник]

Он решил идти еще медленнее: скоро должна быть просека. «Как бы не проскочить…» Теперь у него в голове была только мысль о просеке, она тревожила, волновала его: просека — его спасение, так он считал.

Вот ему показалось, что деревьев впереди нет. «Неужели вышел?!» И радость, и сомнение, и что-то еще неосознанное. Одно ясное: скорей налево, к избушке… Он повернул в предполагаемую сторону, деревьев на пути не было. Отлегло от сердца: «Вроде выпутался, вышел». Радостно сделалось, слезы выступили. Он уже вообразил, что подходит к становищу, его встречает Коряков с рабочими, ходящими взад-вперед по просеке, по натянутому шнуру, чтобы не сбиться… Вот они стреляют. Он слышит выстрелы, спешит. Его ведут в избушку, докрасна нашурован очаг. Тепло. Он валится на нары. Спасен!..

— Нашел пески? — спрашивает Коряков.

— Нашел! — Юрию радостно, он не может сдержать волнение, хочет обнять Корякова.

— Молодец! — ликует Коряков. — Конец дороге. — Хлопает его по плечу. — Опять твоя взяла… А я думал…

Грачев заскользил шире, веселее. Носки лыж уже не натыкались на стволы, не лезли в кусты. «Повезло! Счастливый, видно». Мысли вдруг перекинулись на другое: «Как там Светлана? Кто знал, что навалится эта проклятая метель!» Он успокаивал себя, что все будет хорошо. Вдруг его толкнуло вперед, упал.

«Хоть бы не сломалась лыжа», — мелькнуло в голове. Грачев понял, что наткнулся на дерево. Поднялся, проверил лыжу, цела. Пронесло. Шагнул вперед, но продвигаться дальше было нельзя: впереди завал. Попробовал обойти бурелом, но куда ни совался — везде его встречали торчащие, как пики, деревья, сучья, внизу — валежник. «Заблудился», — мелькнуло тревожное опасение. Сколько ни пытался пробраться, не мог. «Совершенно не знаю, где нахожусь». Он уже не сомневался, что заблудился окончательно. «Снять лыжи, залезть в кучу этого бурелома, в самую середину, там не так дует, не хлещет ветром и снегом, отдохну». Но тут же мысль сменялась другой: «Закоченею». И какая-то обида навалилась на него, обида за то, что вот так глупо здесь, в северной тайге, он может погибнуть.

Грачев ясно осознал свое положение. Он помнил много таких случаев в этой студеной стороне. Внутри начало холодеть.

А ветер свистел, выл, бил в лицо, снежная пелена застилала глаза.

Почувствовал озноб, стужу. «Надо идти, двигаться, хоть тихо, пока есть силы…» Грачев повернул обратно, пройдя немного, снова зашагал влево, как ему казалось, к тому месту, где остался Коряков.

Юрий медленно продвигался между стволами. Кралось неприятное: «А когда кончатся силы… Не смогу идти». И досада наваливалась: почему не стрелял Коряков. Или он не слышал. Ветер…

Грачев прислонился к дереву. «Под густыми сучьями не так дует, отдохну немного».

Ему представилось вдруг, как тепло в избушке. От раскалившегося очага стало жарко, и Коряков раскрыл двери. Он не отворит двери: метель, несет снег, надует в избушку. Коряков не лежит. Он ходит и думает о нем. Уже выпалены все патроны. Он склонил свою большую лохматую голову, ерошит рукой волосы и думает о нем, помочь ему ничем не может. Метель может продлиться всю ночь. Дума об этом показалась страшной.

«Нет, нет. У меня есть силы. Стану держаться. Должен выстоять».

Он двинулся на юг. Юрий знал: в той стороне пробита геологами дорога к буровой. Говорили, часов семь ходьбы. «Всю ночь стану идти. В движении не замерзну. Все равно не погибну. Ни за что!»

Он так возбудил и настроил себя, что даже рванулся вперед, но тут же сдержался: надо спокойно, кабы не сломать лыжу, тогда…

Грачеву стало горько, горько: пять лет таких лишений, неудобств — выстоял. Дорога будет скоро закончена. Праздник вместе с нефтяниками. Правительственная телеграмма придет… А он — Юрий Грачев — основной «забойщик», руководитель самой трудоемкой работы на строительстве — замерзнет здесь, в снегах севера…

«Хватит ныть! — зло одернул он себя. — Я должен дойти! Хотя бы продержаться до утра на ногах. А там Коряков вызовет по рации вертолет — подберут». Внушив себе это, он двинулся вперед.

Шел он долго. Усталость наваливалась постепенно. Сначала почувствовал затекание ног, потом заныла поясница, спина. Приваливался к стволам деревьев, чтобы дать передышку, но отдохнуть не мог. В висках порой так стучало, что он боялся потерять сознание. «Закружится голова, упаду».

Грачев отталкивался от дерева и снова брел и твердил: «Дойду. Продержусь». От внушения становилось легче, он верил, что выдержит.

Передвигался он еле-еле. Держаться на ногах становилось все труднее и труднее: начались неровности, холмы, низины, лога. «Значит, где-то речка». Это его несколько обрадовало: идти по речке легче, не так дует внизу.

Юрий постоянно падал. «Хорошо, еще одеты крепко лыжи, не слетают».

Когда он падал, то зарывался глубоко в снег, который набивался за ворот и рукава телогрейки. Вскоре он почувствовал озноб, холод.

Усталость, мороз сковывали его, отнимали последние силы. Грачев ухватился за толстый ствол дерева, привалился к нему, закрыл глаза, «хоть немного отдохнуть», почувствовал, что хочет спать, валится возле ствола. «Ни за что спать нельзя». Страшная мысль встряхнула его, дала силы двигаться вперед. В висках стучало уже беспрерывно, голова клонилась на грудь, была тяжелой, чугунной.

Грачев достал компас, сунул за ворот телогрейки, но светящегося наконечника не увидел. «…Слепота. Боже мой. Как дальше?!» Его так взволновало и потрясло, что слезы сами покатились по щекам.

Грачев знал, что такое случается от сильной нервной и физической перегрузок.

Как же так, он — Юрий Грачев, — заканчивающий вторую трудную стройку, бывший в разных передрягах и переплетах, в жаре и стуже, стоит здесь, в северной тайге и плачет…

Ярость закипела, забурлила в нем, отбросила на какое-то время усталость, сомнение, отчаяние — и вдруг снова гнев. «…Размазня… Потерял веру… духом сник…»

Грачев был настолько возбужден, что усталости никакой не чувствовал. «Дойду… Ползком ползти стану… доберусь. Нет. Не свалюсь!..» Юрий в этом порыве настолько себя уверил, что о гибели даже и мыслей не было, ушли они, потерялись.

Сделав несколько шагов, он почувствовал, что тянет его куда-то в сторону, в голове гудит, и туманно в ней делается.

Он не знает, сколько пролежал в снегу, почувствовал холод, дрожь, боль во всем теле, вспомнил все, хотел вскочить, но не мог, — ноги ватные какие-то, еле поднялся… Шатает, дурман в голове.

«Идти… Идти… Идти…» — шептал он.

Пройдя немного, Грачев почувствовал, что его понесло вниз. Он не может понять: или опять то повторное обморочное, или какое-то новое незнакомое чувство, обносит голову, или в самом деле катится куда-то в лощину. Пришло нехорошее: в обморочном состоянии замерзнуть, без борьбы? Глупо! Но вот Юрий понял, что его больше не несет вниз, остановился. «Съехал с горки. Какая-то лощина, наверное. Может, речка. Хорошо хоть не упал. Продержусь до утра. Лишь бы не свалиться. Только бы без этого проклятого головокружения…»