Николай Кузьмин - Соседи

В темной землянке стояла предрассветная, кидающая в сон духота. Приглядевшись, он увидел Шурочку. Она спала не раздеваясь. Одна нога ее свесилась на земляной пол, юбка над коленом поднялась, но Зюзин, только отметив это, медленно наклонился к ее лицу. Шурочка спала неспокойно. По лицу ее пробегали короткие судороги, порой оно становилось жалким, просящим, будто и во сне она вела какой-то неприятный разговор… Зюзин взял винтовку в другую руку, тонкими чуткими пальцами прикоснулся к завитку волос на лбу Шурочки, провел по неспокойным бровям. Во сне она резко повернула голову. Зюзин отдернул руку. Шурочка медленно разлепила глаза, с минуту сонно смотрела на замершего человека в шинели и с винтовкой. Потом сон слетел с нее, — Шурочка испугалась.

— Кто это? — она вскинулась, отпрянула к стенке. — Ну, чего тебе? Вот еще глупости-то… Шел бы лучше. Да иди, иди, а то еще увидят.

На его худое длинное лицо, в мерцавшие строгие глаза она старалась не смотреть.

Ей было неловко, снова одолевал сон, и она еще раз сказала, чтобы он уходил.

— Часовой! — раздался вдруг снаружи тревожный голос Худолеева. — Часовой, черт!

Зюзин вздрогнул. Шурочка раздраженно напустилась на него, — сон у нее прошел окончательно:

— Ну что? Говорила же… Вот теперь!.. Ух… зла не хватает!

Говорила она шепотом, лицо ее было неприятно.

Зюзин мешковато побежал из землянки.

Серый, измятый, плохо спавший ночь Худолеев топтался на том месте, где полагалось быть часовому. Увидев Зюзина, покачал головой:

— Зюзин, голова садовая, ты понимаешь, что делаешь? А? Да ведь тебя…

Но в покорно стоявшем солдате была такая великая степень побитости, что это заметил даже Худолеев. Он махнул рукой:

— Ладно уж… Но — смотри. Смот-ри у меня!

И, заворачиваясь плотнее в шинель, Худолеев ушел.

Зюзин прислонился к дереву, закинул голову. Страшная усталость навалилась на него, ему хотелось лечь, закрыть глаза и забыться, забыть обо всем, что происходит на этой жестокой земле.

Гул, еле слышимый на рассвете, все нарастал, и казалось, поэтому сегодня светает быстрее, чем когда-либо. Раньше положенного проснулся лагерь, забегали солдаты. В голосах людей, в ржании лошадей, в стуке повозок и звяке оружия — во всем разнозвучном шуме рано начавшегося дня было что-то беспокойное, подмывающе тревожное… Мосев, пришедший сменить Зюзина, долго вертел цигарку, сипел простуженным горлом и взглядывал на все острыми, ясными глазами человека, готового к любой неожиданности.

— Эх, и начинается же, видно!

И только Зюзину было все равно. Не обращая внимания на шум, хлопоты, беготню, он дотащился до землянки, из последних сил стянул шинель, неловко сунулся на нары и тут же провалился в глубокий сон…

Проснулся он, как показалось ему, очень скоро. Голова была тяжела, резало глаза, но время было не раннее. В землянку пробивалось солнце, было сухо и жарко, — Зюзин лениво откинул шинель. Он полежал немного и, пока лежал, старался припомнить что-то, — скорее всего, это было медленное возвращение в привычное бытие… Снаружи раздавались голоса, то и дело слышались взрывы хохота, — вероятно, хохот-то и разбудил его.

Опухший, неряшливый со сна, Зюзин показался из землянки. Его увидели и встретили единым веселым возгласом:

— Вот он!

Зюзин сначала не понял, что происходит, почему такой смех. Он подумал было, что, как обычно, развлекает всех Петька Салов, однако на этот раз у Петьки было крайне сконфуженное лицо и он оборонялся от насмешек изо всех сил. Подслеповато щурившегося от солнца Зюзина он ожег непримиримым взглядом… Постепенно Зюзин начал понимать, по какому случаю такое веселье, — речь шла о Шурочке и о нем, о том, как его застукал в землянке у санитарки младший лейтенант Худолеев. И чем яснее доходил до него смысл происходящего, тем заостренней становились черты его опадавшего на глазах лица. Он словно вытянулся в гневе, подрос и стал прямее, а когда вскинул голову и надменно, величественно взглянул на всех, тотчас сами собой примолкли веселые ездовые и неловкая, грозовая установилась тишина. Что-то должно было случиться, скандальное, непоправимое, — и случилось бы, но в это время, треща моторами, над лесом пронеслась тройка кургузых штурмовиков с крестами на фюзеляжах. Это было так неожиданно, что люди, кто где был, повалились на землю. Нестерпимо высоким голосом что-то закричал сбросивший шинель Худолеев… Над лесом заходила новая волна самолетов.

Не замечая сумятицы бегущих ездовых и рвавшихся на привязи лошадей, среди поднятой взрывами земли, оседавшей вместе с сорванными листьями, Зюзин ворвался в землянку Шурочки. Не в силах унять колотившееся сердце, он стал на пороге, уперся в косяки. Шурочка, напуганная взрывами, треском самолетов, криками и беготней, прислушивалась ко всему и ничего не могла понять. Лицо ее было мокро от слез. Она не сразу узнала Зюзина, загородившего вход в землянку, а когда узнала, когда пришла в себя и вспомнила недавнюю обиду и свои слезы, — ярость, жгучая ненависть снова заговорили в ней. Не утирая слез, она уставилась на ворвавшегося Зюзина, задыхаясь от избытка ярости, от желания бросить ему в глаза самое больное, самое жгучее.

— Я же не хотел… — пробормотал Зюзин.

— Уйди! — задохнулась она и замолотила, неистово забарабанила кулаками по доскам. — Уйди!

Зюзин, пятясь, вышел из землянки и поплелся между деревьями. Очередная волна штурмовиков сыпанула на лагерь серию мелких бомб. Попрятавшиеся люди со страхом смотрели, как бредет под бомбежкой одинокий горбун.

— Ложись, дурак! — крикнул кто-то ему из-под телеги. Из-за деревьев выглядывал лохматый Мосев, звал Зюзина и показывал рукой: ложись, мол, ложись!..

Во время короткой передышки, когда прошел первый страх и люди стали соображать, что к чему, все услыхали сильные взрывы в стороне, — это бомбили переправу.

— Товарищ командир! — позвал, выскакивая из-за дерева, Мосев. Но Худолеев и сам увидел, что к лагерю, прыгая на кочках, но тем не менее не сбавляя хода, несутся несколько штабных машин. Худолеев побежал было навстречу, однако угрожающий вой пикирующих самолетов заставил его прижаться к дереву. Снова там и сям запрыгали черные венчики разрывов, разметая и обезображивая псе, что люди успели сделать за несколько дней мирной жизни. Оборвав повод, пронеслась обезумевшая лошадь. Брезент, закинутый на дерево, сорвался с ветки и накрыл неглубокую воронку. Инстинктивно прикрываясь рукой, Худолеев видел, как взрывом опрокинуло телегу, как выскочил из-под телеги перепуганный Петька Салов и, не видя, не слыша, ничего не соображая, побежал сломя голову, пригибаясь низко-низко, почти хватаясь руками за землю. «Куда-а?» — застонал Худолеев. Петька бежал прямо на штабные машины.