Николай Кузьмин - Соседи

И Зюзин подчинился, как привык всю жизнь подчиняться силе и громкому голосу.

Прижимая к себе автомат, он сполз с обрыва и нерешительно остановился у самой воды, с ужасом глядя на реку. Отсюда река показалась ему шире, быстроводней, — во много раз страшней, чем прежде.

— Корягу возьми, балда, — подсказывал сверху из кустов Петька. — Автомат смотри не намочи… Я тебя, если что, отсюда прикрою. Давай, давай, не раздумывай.

Сняв сапоги, Зюзин подумал и ничего больше снимать не стал. Он пристроил автомат в могучих сучьях коряги и стал заходить в воду. Пока было мелко, он толкал корягу перед собой. Но вот ему стало по пояс, — всплыла, развернувшись венчиком вокруг него, просторная гимнастерка. Он сделал еще несколько шагов и остановился, собираясь с духом… Петька, устав ждать, приподнялся, собираясь заругаться, но Зюзин решительно оттолкнулся и поплыл. Одной рукой он держался за корягу, другой неловко загребал. Его сильно сносило. Петька, наблюдая за ним с берега, ругался шепотом:

— Да не так же!.. У, уродина чертова!

Зюзин прибился к берегу далеко внизу. Петьке из своего укрытия было видно, как он, мокрый, в прилипшей к телу одежде, полез по пологому, заросшему тальником откосу наверх. Выбравшись, Зюзин постоял, огляделся.

— Ну же, ну!.. — подгонял его Петька, и Зюзин, словно повинуясь на расстоянии, медленно двинулся от реки. Он уходил все дальше, и скоро Петьке стала видна одна лишь его голова. Петька подождал еще немного, потом с облегчением полез за кисетом. «Ничего, видно, нет, — подумал он. — Сейчас вернется и… к черту». Он свернул цигарку, не спеша спрятал кисет. Спички долго не загорались, он сломал несколько штук. Ругаясь, взял сразу щепоть спичек и чиркнул коротко и зло. Брызнуло пламя, — и тотчас за рекой прокатилась гулкая трескучая очередь. Петька выронил огонь.

Первое, что увидел он, — это суматошно бегущего по кустам Зюзина. Бежал он, как подумал краем сознания Петька, дурашливо, неумело, — весь на виду. Не пригибаясь, Зюзин ломился сквозь кустарник и, помогая, взмахивал руками. За его спиной виднелись двое в чужой зловещей форме, какую Петька встречал до сих пор только на пленных. Но если и раньше эта форма внушала Петьке опасения, то теперь, увидев ее на молчаливо бегущих в погоню солдатах, он закостенел, сжался, как будто чужие солдаты могли разглядеть его через реку.

Время от времени Зюзин оборачивался и, не целясь, пускал очередь в преследователей. Солдаты бросались на землю, Зюзин оставался один и снова продолжал продираться сквозь кусты. Но тогда поднимались солдаты… Зюзин был уже у края откоса, когда один из солдат вскинул к плечу короткий автомат. Петька оцепенел, когда увидел, что Зюзин вдруг нелепо вскинул руки, споткнулся и мешком покатился к воде.

— Ай-яй-яй-яй!.. — машинально запричитал Петька, проворно выбираясь на локтях из прибрежных зарослей. Он не видел, как Зюзин, срубленный очередью из автомата, извивался на песке, скреб и скреб слабеющей рукой, будто пытаясь плыть, пытаясь дотянуться до спасительной коряги… Петька был уже далеко от берега, когда позади, там, где была река и где он оставил Зюзина, снова заговорили железные голоса автоматов. Тогда он еще плотнее припал к земле, еще проворнее заработал локтями и коленями, а когда уже невмоготу стало от жары и удушливой пыли, когда боль в локтях и коленях пересилила страх, он поднялся и, измятый, грязный, шальной, побежал.

…Зюзин умирал. Его подобрала наша разведка, двигавшаяся по берегу от разбитой внизу переправы. Раненый лежал у самой воды, крепко вцепившись в спасительную, как ему казалось, корягу.

Шурочка накрыла Зюзина плащ-палаткой, он взял ее за руку горячими тонкими пальцами, и ей пришлось сесть, остаться у его изголовья. Она вглядывалась в его обескровленное лицо и время от времени морщилась, будто рокот и скрежет валивших лес танков и бесконечных колонн артиллерии, крики команды и разрывы на реке, где над наведенной переправой кружилась карусель штурмовиков, — будто весь этот хаотический и в то же время литой гул боя, спешки и неразберихи мешал ей смотреть в пышущее жаром, беспамятное лицо умирающего.

Лежал он неловко, и Шурочка осторожно подсунула ему под голову чей-то забытый вещмешок. В широко раскинутом вороте мокрой, очень потемневшей гимнастерки видна была вздымающаяся и надолго опадавшая грудь. Западали и сохли виски, жар пепелил губы и синими тенями обкладывал глазницы, но горячая рука раненого была по-прежнему цепка. Иногда сознание возвращалось к Зюзину, тогда он пытался разлепить веки, но не мог и только спрашивал:

— Вы… здесь?

— Лежите, лежите, — шептала Шурочка и, сильно смежив ресницы, движением головы стряхивала слезы.

Мимо них, прямо через лагерь, валил и валил поток торопливо выходящих из окружения войск. Все спешили к переправе, и никто не обращал внимания на разбитые повозки, развороченные блиндажи, на растерзанную перевернутую землю. И только в землянке Худолеева, знала Шурочка, мечется у наспех поставленных телефонов вконец сорвавший голос майор Стрешнев, пытаясь внести в происходящее хоть какой-то порядок и стройность.

Зюзин задышал глубоко и часто, мучительно перекатил голову из стороны в сторону.

— Шурочка… — выдохнул он еле слышно. — Ах… я все хотел… Кабы не вы… кабы не вы… — и задыхался от слабости, жара и беспамятства.

— Не надо, Степан Степаныч, — попросила, отирая слезы, Шурочка и положила руку на горячий сухой лоб раненого. Но Зюзин заметался, он торопился что-то сказать и не мог, — задыхался. Шурочка нагнулась к нему ближе и сквозь гул, сквозь слитный грохот, заставлявший дрожать воздух, разобрала отрывистые, бессвязные слова:

— Снежинка… звездочка… я же все хотел… я же сказать… Ах-х-х… — Он вдруг так потянулся, что Шурочка испугалась и закусила зубами пальцы свободной руки. Но это был еще не конец. Родимое пятнышко на его тонкой, мучительно напрягшейся шее поднялось и опустилось, Зюзин обмяк и задышал мелко, часто, снова беспамятно.

— Далеко не водить! — услыхала она чрезмерно хриплый, сидевший, казалось, в самой глубине груди человека голос и по властному тону догадалась, что голос этот майора Стрешнева. Шурочка промокнула рукавом гимнастерки глаза, оглянулась и увидела странную группу: впереди, без ремня и с заложенными за спину руками, трудно шел удивительно непохожий на прежнего Петька. Мосев с каким-то аккуратным молоденьким солдатом конвоировали его.

— Слышишь?.. Не разгуливать! — снова сиплым, как бы простуженным голосом выкрикнул Стрешнев и скрылся но своим делам.

Петька увидел Шурочку и замедлил шаг, потом остановился совсем. Он очень изменился за это время, — совсем еще недавно налитый силой и здоровьем балагур и весельчак. Он смотрел на Шурочку и никак не мог отвести глаза. Взглянула и она на него, коротко и как бы свысока, и этот мимоходом брошенный взгляд просыхающих глаз санитарки больше всего сказал обреченному Петьке. Челюсть у него задрожала, он хотел что-то сказать, крикнуть перехваченным горлом, но Шурочка уже отвернулась, а суровый, молчаливый Мосев тронул его винтовкой по плечу и нелюдимо кивнул: пошли…