Николай Кузьмин - Соседи

— Тогда с удовольствием! — И Наталья Сергеевна, приподняв локти, подождала, когда партнер ее обнимет.

— Бабушка! — закричал малыш.

Кое-кто из танцующих рассмеялся. Наталья Сергеевна обернулась и погрозила внуку пальцем.

С трудом попадая в такт непослушными ногами, подполковник близко у своего лица увидел мелкие веснушки, усыпавшие нос Натальи Сергеевны. Это пустяковое открытие вызвало у него такую волну нежности, что ему захотелось склониться еще ниже и закрыть глаза. «Все-таки эти танцульки… в них что-то есть».

— Последний раз, — признался он, шепча ей в самое ухо, — я танцевал до войны.

— А после войны? — Наталья Сергеевна задорно отстранилась. — Никогда не поверю!

— Представьте себе, ни разу. Стеснялся. Считал себя стариком. Старым стариком…

Она еще раз откинулась, желая разглядеть его получше, и протянула с лукавой укоризной:

— Степа-ан Ильич!

— Да, да, уверяю вас. В тридцать лет. Черт знает что!

На некоторое время они умолкли, старательно ловя движения друг друга и попадая в такт старой неумирающей мелодии. Несколько раз Степан Ильич прикасался щекой к гладко причесанной голове, задерживал это мгновение и опускал ресницы.

— У меня на фронте, — стал рассказывать он, — был водитель, прекрасный парень. Никита Лесовой. Тоже Никита… м-да. До сих пор помню. И знаете, погиб по-глупому, дурацки! Я сейчас вспомнил: тоже танцы были. Ну, сами понимаете: солдаты, немочки, аккордеон — все как положено. И Никита весь начищенный, молодой, красивый — загляденье парень! И надо же — пацан, щенок из «Гитлерюгенд». Из парабеллума. Прямо в голову, в лицо. В упор!.. Хоть бы солдат был, а то очкастенький такой, ручонки тонкие, шея из воротника, как из хомута… И — вот!

Серьезный, строгий слушатель, Наталья Сергеевна с участием смотрела ему в глаза и переживала вместе с ним. А он рассказывал и морщился от воспоминаний. Давние были они, эти воспоминания, но почему-то именно сейчас они пришли ему на память с такой ясностью, будто все произошло совсем недавно. Но почему, что так напомнило, подействовало? Аккордеон, похожий на трофейный? Инвалид с культями, игравший старые, почти забытые мелодии? Немолодые люди с орденскими планками на пиджаках? И это, и что-то еще — много, слишком много всего сразу. И хоть пережитое когда-то вызывало неприятное стеснение в груди, очень похожее на одышку, Степан Ильич переводил дыхание и говорил, говорил: он уже не мог сладить с собой…

…В те дни в наших руках уже был аэродром Темпельгоф с ангарами и узлами связи. Вторая танковая армия вела бои в районе Шарлоттенбурга.

Плотность наших войск все увеличивалась, но возрастало и сопротивление обреченного гарнизона.

Водитель командирского танка Никита Лесовой сравнивал продвижение наступающих войск с работой проходчиков в шахте.

О близком, неминуемом конце войны лучше всяких военных примет говорило обилие детей, немецкой детворы, появившейся в расположении советских войск. Измученные голодом белобрысенькие мальчишки и девчонки, пробираясь к нашим кухням, лезли едва ли не под танки. (В этом месте Наталья Сергеевна вздохнула: «Боже мой!» ) Чтобы накормить оголодавшую мелюзгу, бойцы просили кашеваров отпускать двойные, тройные порции.

— Ты на иждивенцев, на иждивенцев подсыпь! — кричал повару Никита Лесовой, забирал свои котелки и, посадив на каждое колено по два малыша, скармливал им все, что приносил, да еще вычищал дно корочкой.

В танковой бригаде Никита слыл за сердцееда, обольстительного и коварного, не пропускавшего ни одной связистки или санитарки. Но оказалось, что в душе бывшего шахтера жила тайная слабость к детям, и она обнаружилась сейчас, когда наступающим частям не стало отбою от чужой осиротелой детворы.

В ночь на 27 апреля штурмовая группа с приданными танками прорвалась через две линии железной дороги и остановилась перед нешироким каналом. В угловом здании на той стороне, превращенном в крупный опорный пункт, засел гарнизон эсэсовцев с пулеметами. Когда совсем рассвело, над входом в здание разглядели каменного орла с гербом в когтях.

Время ожидания тянулось невыносимо. Но вот передали, что боевые порядки штурмующих доставили знамя. К берегу канала стали выдвигаться огнеметчики, готовясь бить по амбразурам. Бойцы в укрытиях запасались связками гранат.

С канала, от воды, стал наползать туман. «Это на руку», — подумал Степан Ильич, всматриваясь в затаившееся здание с толстыми кирпичными стенами. Эсэсовские пулеметы были страшны для пехоты, танкистам же, вынужденным вести бой в узких ущельях улиц, приходилось опасаться фаустпатронщиков. Однако, прежде чем прорваться к зданию, танкам предстояло совершить бросок через горбатый каменный мостик, по какой-то случайности уцелевший, — туман его то заволакивал, то, редея, выставлял соблазнительно напоказ. «Должно быть, заминирован», — соображал Степан Ильич. Об этом, и только об этом, были сейчас все его мысли.

Он до сих пор помнил, какая растерянность охватила всех, когда из тумана, уже начавшего по-утреннему розоветь, донесся слабый, жалобный плач ребенка. Этого еще не хватало! Среди бойцов, изготовившихся к штурму, произошло движение.

Выпростав из-под ребристого танкового шлема ухо, Барашков прислушался и определил:

— Кажись, за каналом.

Из выходного люка показалась голова Никиты Лесового.

— Товарищ командир, разрешите, я попробую?

Скинув толстый теплый шлем, Никита пополз к мостику, прячась в зияющих на асфальте воронках от мин и снарядов. Тотчас вокруг него стали вспыхивать длинные огненные искры — след рикошетирующих пуль. Из дома с каменным орлом по ползущему водителю открыл огонь снайпер.

Перед самым мостиком Никита долго не мог высунуться из воронки.

— Вон он где, гад! — выругался Барашков и бросился к танку. Он засек снайпера в одном из окон чердака.

Развернув башню, Василий Павлович бегло влепил несколько снарядов по чердачным окнам. Повисла кисея каменной пыли. Никита выбросился из воронки, но не кинулся через мостик, а юркнул вниз. Вскоре он показался с ребенком на руках. Пригибаясь как можно ниже, он с непокрытой растрепанной головой понесся к своим. Теперь уже два или три танка били не переставая по дому за каналом. Когда каменная пыль осела, бойцы увидели, что орел как бы выпустил герб из своих когтей, — прямое попадание снаряда разбило ему лапы.

— Ну, дядь Вась, прикрыл ты меня прямо как одеялом! Родная мать так не прикроет! — говорил, задыхаясь, Никита и мотал головой.

Спасенный ребенок не плакал, глазенки его серьезно оглядывали столпившихся вокруг танкистов. На ребенке был один ботиночек и штанишки с такими же вот лямочками, как сейчас на Алеше.