Николай Кузьмин - Соседи

— А ты?

Прибирая на ночь волосы и повязывая платочек, Константиновна рассуждала:

— В бога сейчас по привычке больше верят. Да и кто верит-то? Старики да старухи. И то не все. А вера настоящая должна быть. Нам отец Феофан проповедь говорил, и я запомнила еще с того времени. Осадили вроде враги один большой и важный город и стали домогаться, голодом его морить. Народу померло там видимо-невидимо. И вот в землю полегли все, а не покорились.

— Это когда же было, бабушка? — спросил Володька. — С татарами?

— Зачем с татарами? Я поняла — с Гитлером.

— Ленинград, — вполголоса подсказала Лиза.

— А ведь точно! — согласился Володька, удивляясь своей недогадливости. — Пискаревское кладбище!

— Вот что настоящая-то вера делает! — сказала Константиновна. — А ведь все живые были, каждый живой, — охота ли им было помирать? А померли, не покорились. Вот это вера!

— Я гляжу, — заметил Володька, — этот ваш служитель культа дело свое лихо вел. За такие проповеди и башку недолго было потерять.

— Едва не потерял, — сказала Лиза. — В гестапо сидел. Выручили в последнюю минуту.

— Вон даже как!..

Неожиданно стекло в окне взорвалось, посыпалось и зазвенело. По половицам горницы бешено запрыгал, ударяясь в стены, каменный увесистый голыш. Агафья Константиновна отшатнулась и подняла руку ко лбу, собираясь перекреститься, вскочил и стал озираться Володька, в майке, в трусиках…

Разбитое окно зияло чернотой, игольчатым провалом в страшную ночную пустоту.

— Шалава! Подстилка немецкая!.. — донесся с улицы истошный пьяный крик.

— Господи Исусе! — Агафья Константиновна перекрестилась. — Лизавета, это твой атаманствует. Окошки-то мы, дуры, не закрыли!

Володька, путаясь, стал натягивать спортивные брюки.

— Не смей! — сказала Лиза, поднимаясь и доставая со стула халатик.

— Так что теперь с ним — чикаться? — крикнул Володька, показывая на разбитое окно.

— Сиди. Я сама.

— Попомнишь ты меня! — по-прежнему неслось снаружи. — Кровью умоешься!

— Доченька, не ходи! Ох, не пущу… не надо! — заплакала Агафья Константиновна и, обняв Лизу, посадила к себе на кровать. — Что ты ему, дураку пьяному, скажешь? Он сейчас ничего и понимать не станет. Пульнет еще камнищем, да по голове.

Володька догадался щелкнуть выключателем, и в наступившей темноте стала видна дорога, улица за палисадником, и там, нагнувшись, шаря по земле руками, маячила фигура — искала камень.

— Опять! — сказал Володька. — Нет, я все же выйду.

Издалека вдоль улицы ударил вдруг качающийся долгий свет. Стали видны бугры и выбоины, наезженные колеи сухой дороги. Пьяный разогнулся, из-под руки стал вглядываться в того, кто едет, — узнал и, выронив подобранный булыжник, бросился бежать. По дороге мимо дома промчался, прыгая на кочках, ревущий мотоцикл с застегнутой коляской.

Пробоина в окне мерцала ножевыми острыми осколками. Лиза, приглядевшись в темноте, увидела, что Константиновна неслышно плачет.

— Бабушка… Хотите, мы сейчас к милиционеру сбегаем? Это я во всем виновата. Из-за меня…

Старуха переложила в изголовье подушку и улеглась, отворотилась к стенке.

— Спите, — посоветовала она. — Не глядите на меня.

С озабоченным лицом Володька подошел и, отвернув одеяло, сел на краешек ее постели.

— Чего тебе? — с усилием обернулась Константиновна.

Не отвечая, он профессиональным жестом взял ее руку и опустил глаза на свой секундомер.

— О господи! — нашла силы пошутить Агафья Константиновна. — Как же теперь умрешь — и врач свой.

— Бабушка, помолчите, — строго сказал Володька, не отрываясь от часов. — Вы мне мешаете.

Потом он бережно положил ее руку и с минуту сидел, что-то соображая.

— Ну что? — спросила Константиновна.

— Спать, — приказал Володька, поднимаясь. — Крепко спать. У вас нет снотворного? Жалко. Надо иметь.

Поздно ночью он шепотом сказал Лизе:

— У нее и без того давление на пределе, сам измерял. Еще вчера, когда она о Гришке узнала. А завтра настоящий криз будет. Как назло, у меня с собой ничего нет. У вас аптека близко?

— Тише, — отозвалась Лиза. — Кажется, уснула.

Минуту, другую они помолчали, прислушиваясь, затем оба огорченно покрутили головами — с кровати у стены явственно донесся тягостный бессонный вздох…

В огороде Володька, без майки, в закатанных по колено штанах, таскал полные ведра на огуречные грядки. Худой живот его от напряжения поджимался, босые ноги разъезжались по грязи.

Прогоняя остатки сна, Лиза стояла на крыльце, щурилась на свет, на зелень политого огорода и испытывала желание потянуться самозабвенно и неистово, до сладкой боли в суставах. За плетнем, в родительском дворе, было тихо и пустынно, только нарядный петух, поднявшись по ступенькам, с недоумением поглядывал на запертую дверь. Слабый голос Агафьи Константиновны позвал Лизу в комнату.

— Вы меня, бабушка?

Старуха стояла у окошка босая, в длинной неряшливой юбке и, упираясь в подоконник, смотрела на того же домовитого встревоженного петуха в соседском дворе.

— Иди-ка ближе-то, — позвала она. — Спустись, доча, в погреб, чашку возьми. Там в бочке огурцы, сама увидишь. Зачерпни рассолу да отнеси ему, антихристу. У него, поди, голова сейчас трещит-раскалывается… Хотя постой, не надо! — остановила она Лизу. — Гость опять к нему.

Во двор, открыв с седла калитку, въехал Виталий Алексеевич и, остановившись у крыльца, постучал по перильцам плетью.

— Петрович!..

— Сиди, им теперь не до тебя, — проговорила Агафья Константиновна, отталкиваясь от подоконника. — Ох, ноженьки мои, ноженьки! Совсем не носят меня. Уйди ты, доча, от окошка, уйди от греха подальше. Ну их!.. Иди-ка сюда вот, посиди со мной. Иди, иди, — позвала она настойчиво и показала, чтобы Лиза села на краешек кровати.

Что-то значительное, обещающее послышалось Лизе в настойчивом приглашении; она села, где было указано, и с затаенным интересом стала смотреть на темное припухшее лицо лежавшей навзничь Константиновны, на котором оставалась сейчас одна великая усталость.

— Всю-то ноченьку я сегодня не спала, — пожаловалась Агафья Константиновна и, поглаживая Лизу по руке, глядела на нее каким-то странным взглядом, будто издалека. — В Антропшине-то что-нибудь о матери слыхала? Ну вот, так я и думала… Ох, не знаю, девка, свидимся мы с тобой еще когда или не свидимся, а сказать, я вижу, надо. Обидишься, поди-ка, на меня и видеть больше не захочешь, да что делать?

Она отпустила руку Лизы и отвела глаза, сосредоточиваясь на том, что собиралась рассказать.

Прорыв врага в обход готовых укреплений, как уже слыхала Лиза, сорвал эвакуацию, успели уйти в леса лишь заранее отобранные, подготовленные люди. И вот в последний день, вернее, вечер Устин пришел в Вершинки из Антропшина попрощаться со своей невестой, пришел не скрытно, крадучись, а на глазах у всех, словно обручаясь с нею перед лицом деревни.