Алексей Кулаковский - Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

Ни Бычиха, ни Вулька на деревенские собрания не ходили и, наверно, не знали, что уже несколько раз там шел разговор о том, чтобы в Голубовке и Арабиновке был создан колхоз. А если и слышали об этом, то вряд ли знали, что Ахрем получил твердое задание и что это значило.

Раньше на сходках Гнедого иногда называли подкулачником, а на последней выступал уполномоченный райкома партии, в военной форме, и на воротнике у него с обеих сторон — по четыре блестящих треугольника. И он при всем народе сказал, что Ахрем — кулак, так как у него есть машины: шерсточесалка и молотилка.

— А что такое кулак? — уточнил уполномоченный и указал рукою прямо на Ахрема. — Кулак — это класс, который надо ликвидировать на базе сплошной коллективизации.

Эти слова уполномоченный повторил несколько раз. А недавно Квасов-старший по всем правилам живописи вырисовал их на беловой стороне обоев и повесил на стене Лопанихиной хаты, где когда-то Богдан играл на вечеринках, а теперь там чуть ли не каждую неделю проводятся собрания.

Если сын кулака женится на дочке бедняка, то, видно, получится уже не тот класс, который надо «ликвидировать».

Вот та главная причина, которая привела Ахрема к Хотяновским.

Перед очередным праздничным днем тот же уполномоченный снова приехал в Арабиновку. На сходку в хату Лопанихи пришли на этот раз не только мужчины. У порога уже стояла, как цапля, на одной ноге Марфа; в самом углу, возле судомойки, укрывшись за чужими спинами, сидела Квасиха; там и сям видны были платки других арабиновских женщин. За столом, который был сдвинут со своего места и с которого сняли хлеб и скатерть, сидел председатель Голубовского сельсовета Клим Бегун, знакомый тут многим голубовский житель. С того времени как пришел из армии, он почти всегда ходит в военной форме и с орденом Красного Знамени на груди, на красной подкладке. Есть у него и наган, который он носил в кармане. Об этом знают мальчишки чуть не всего села и потому особенно уважают председателя.

Рядом с ним каким-то образом пристроился Никон Лепетун, сын бывшего мельника, а теперь уже несколько лет и сам мельник, да неудачный, беззаботный: довел отцову мельницу до того, что даже крылья подгнили. Самым крайним сидел за столом Богдан Хотяновский, как представитель местной бедноты.

Уполномоченный говорил довольно убедительно и без особых затруднений находил нужные слова. Вначале все у нас думали, что это очень большой командир — восемь блестящих треугольников на воротнике, если сосчитать все вместе, с обеих сторон. А потом кто-то дознался, что это только старшина роты. Ну что ж! Старшина так старшина. В колхозе тоже будет старшина. Уполномоченный, может, только по военному чину — старшина, а по должности, то, наверно, много выше, так как привозят его всегда в бричке на хороших лошадях.

Один раз приехал в Арабиновку даже на автомобиле. Остановился в конце улицы, возле моста, слез, а автомобиль поехал дальше. За автомобилем кинулись деревенские ребятишки, но скоро отстали, так как закашлялись от дыма и не в силах были бежать дальше. Горьковатый запах этого дыма еще долго витал на арабинковской улице.

Я ходил на все наши собрания: к тому времени уже вступил в комсомол и считался как бы представителем голубовской комсомольской ячейки. Своей у нас еще не было, не набиралось нужного количества комсомольцев.

Помню, мне было очень обидно, если кто будто умышленно подчеркивал, что наш уполномоченный не очень большой командир. Я хотел, чтобы его считали самым важным и высоким начальником. Когда впервые он был в нашей хате и разговаривал с отцом, а потом и со мною, то мне казалось, что такого необыкновенного человека я никогда еще не видел. И если б он сказал мне не только в колхоз записаться, но и на небо залезть, то я, должно быть, согласился.

Заметил я на последней сходке, что и Богдан сблизился с этим человеком, часто поглядывал на него и, сколько тот ни говорил, все время внимательно слушал, ловил каждое его слово.

Если бы хоть немного подвинуть стол к красному углу, то бывший музыкант очутился бы на том месте, где он когда-то частенько играл. То место как-то больше ему пристало, а тут он сидел и время от времени посматривал на уполномоченного, а на своих соседей и односельчан, которые сидели и стояли перед столом, как бы стеснялся глядеть. Руки его будто сами собой перекладывались со стола на колени, с коленей — на стол.

Не находил он работы своим рукам. И мне подумалось: принести бы ему теперь скрипку, а дядька Ничипор — вон он сидит и курит самокрутку с козью ножку величиной — взял бы бубен, да как врезали бы они тут польку-трясуху! Что было б с этой сходкой? Наверно, все пустились бы в пляс, кроме разве Квасихи да моего отца, который даже в молодости не любил ходить на вечеринки. Марфа Крутомысова и та начала б выкаблучиваться на одной ноге.

Берет ли когда теперь Богдан в руки скрипку? Что-то не слышно, хоть, наверно, и тянется его душа к ней. Я тоже постепенно перестал общаться со скрипкой после того, как непростительно и до боли позорно провалился на экзаменах в Минской музыкальной школе. Подвела меня там все та же Богданова полька, которую я «врезал» на экзаменах так, что аж стекла зазвенели. Послушали профессора, поусмехались и посоветовали ехать домой и играть на вечеринках.

Но теперь было не до игры. Каждый день приносил такие новости, события, происшествия, что некоторые арабиновцы, да и голубовцы, может, целыми ночами не спали, думали, размышляли и советовались с добрыми людьми, как, что делать, чтоб жизнь пошла лучше. Было над чем подумать каждой семье, каждому человеку. Вот хоть и у нас самих. Мой отец и я пообещали уполномоченному и Климу Бегуну, что запишемся в колхоз, а мать еще ничего об этом не знала. Что она скажет, если узнает, что с ней будет после этого?.. Вряд ли найдется в деревне хоть одна незажиточная семья с полным согласием в ту или другую сторону.

Сегодня мы с отцом хотим первыми поднять руку, когда начнется голосование за вступление в колхоз. Мой отец сидит на лавке рядом с Ничипором и держит на коленях заношенную до белизны кожаную шапку с твердым околышком и помятым козырьком. Почему-то тут многие из бедняков носят шапки кожаные и лапти — лозовые. Волосы у моего батьки черные, еще густые, спадающие на лоб: казалось, ни один волосок не рос вверх, а все вниз. Может, это оттого так казалось, что волосы почти всегда не были как следует причесаны. Основательно причесывался и приглаживался отец только перед пасхой да иными большими праздниками.

— Дай и мне закурить! — услышал я, как тихо сказал он Ничипору.

Раньше отец не курил. Я невольно подглядывал из-за чужих спин и голов, как отец неумело и непривычно слюнит нескладно сделанную самокрутку, как подолгу держит дым во рту, будто затягивается, а потом не знает, как и куда этот дым выпустить.