Алексей Кулаковский - Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

У красного здания школы немцы заглушили мотоциклы. Двое из них остались стоять у двери, а трое направились в помещение. До Богдана донесся сильный стук подкованных ботинок на крыльце, потом показалось, что он слышит еще более громкий, подхваченный эхом стук каблуков в светлом коридоре, в классах.

«Вот тебе и ремонт твой, Иван-Павлик, — с болью и тоской в душе подумал Хотяновский. — Вот и все твои мечты о новых книгах, об учебе…»

Старику вспомнилось, что Клава как-то сострадательно поглядывала на сына, когда тот очень уж уверенно говорил об учебе в этом году. Поглядывала, но не перечила — может быть, не хотела разочаровывать мальчика.

Спустя неделю, а может, и больше Богдан шел под вечер с поля и, миновав часовню, увидел, что Левон снова сидит на своей колоде и в одиночестве попыхивает трубкой.

— Зайди сюда, — попросил Левон.

В первый момент Хотяновский даже не поверил, что его зовут, подумал, что, может, это ему показалось. Однако Левон вынул изо рта длинный чубук и, наставив его, как ружье, на Богдана, потом повернул на себя. Знак вышел приметный: и чубуком, и рукой.

Богдан подошел, остановился не совсем уверенно, потому как знал, что Левон не любит, когда подсаживаются к нему на колоду, и на разговор с кем попало не набивается.

— Садись, отдохни, — предложил старик Богдану. — Намаялся за день.

Со времени первого налета на аэродром и Арабиновку Богдан почти не встречал Левона и теперь, вблизи, заметил какую-то перемену в его лице: казалось, что стала более пышной и как-то округлилась белая борода, шире охватив полные, видно, немного отекшие щеки, уменьшился нос, он чуть не потонул в этой бороде.

— Да оно… Это самое… — согласился Богдан. — Маеты хватает… От темна до темна.

— Все по колхозным делам?

— А то по каким же?

— Сеять озимые будем?

— А как же?

— Колхозом?

— А как же?

Богдан повернул голову к соседу и уже второй раз подумал о том, что лицо Левона, с белой широкой бородой, стало очень похожим на какого-то давнишнего, хорошо знакомого ему человека, но не мог вспомнить на кого.

— А почему ты об этом спрашиваешь? — добродушно, без каких-либо закавык спросил Богдан. — Ты же будто… это самое… не колхозник?

— Почему не колхозник? — Левон перестал курить, зажал нагретую трубку в кулаке. — Я с самого рождения колхозник, может, даже коммунар, так как у меня никогда никакой собственности не было. Не ходил на работу в колхоз, скажешь? Было кому ходить без меня. А теперь пойду, если надо. Скажи, что надо делать?

— Делай, что делаешь… — посоветовал Богдан, — что делал до этого.

— Знахарить? — Левон тихо, в усы, которые подстриженными краями прикрывали рот, засмеялся и выдохнул из хрипловатых легких последний дым.

— Знаха́рь, если умеешь! — согласился Богдан. — Но ты же у нас доктор, а не знахарь. Лечишь кого можешь.

— Не доктор я, — грустно возразил Левон. — Не доктор и не знахарь. А людям помогаю, так это вот… — Он наклонился с колоды к забору и с узкой, заросшей сорняками промежины достал пучок зверобоя с желтыми увядшими соцветиями и связку корней девясила. — Сегодня нарвал… Помогаю, потому как всякие травы знаю. И слова тоже. Доброе слово лечит человека, если только он верит этому слову. А надо так его сказать, чтоб поверил. И еще у меня… — Левон снова наклонился к забору, запустил руку меж прутьев и вынул оттуда бутылку с муравьями. — Из этого растирание делаю… Помогает каждому, боль снимает, если кости ноют или еще что.

— Доктор, я же и говорю, — подтвердил Богдан. — И аптекарь тоже.

— Аптека моя в лесу, — уточнил Левон. — В лесу и в поле. Так вот что!.. Не ради этой аптеки я позвал тебя. А раз позвал — дело есть, значит. Иди домой, отдохни немного, поужинай, если голодный, а когда хорошо стемнеет, приходи ко мне в хату.

— Чего это ночью? — удивился Богдан.

— Того, что надо, — чуть повысив голос, подтвердил Левон. — И никому не говори, что идешь ко мне! Даже своей там!..

Ковыляя в раздумье по улице, Богдан вдруг вспомнил, на кого похож Левон со своей теперешней бородой, и ему стало даже неловко от такого предположения, — на Николу Чудотворца с иконы, что когда-то висела в отцовской хате в красном углу.

«Зачем он зовет ночью к себе?.. Показать что-то хочет или, может, какое лекарство проверить на чужом нутре?.. Не пойти — нехорошо, человек он не абы какой, всюду его люди знают, отовсюду к нему идут. А теперь так и тем более надо быть ближе один к другому…»

Бычиха улеглась спать на кровати, на которой не так давно разбудила на рассвете сына, но стала почему-то излишне часто зевать и кряхтеть, когда заметила, что Богдан как бы тайком надевает свою каждодневную стеганку.

— Куда это тебя несет? — будто спросонок спросила женщина.

— Да там… это самое… на ферму надо…

— Все ходишь, все ферма… А в хате еду сдобрить нечем!

На улице было темно — и оттого, что уже смерклось, и оттого, что ни в одной хате не горел свет. Привычная, исхоженная тропка вдоль заборов казалась в темноте неровной и слишком твердой. Богдановы кирзачи громко стучали по ней — того и жди, что соседи услышат.

Под дуновением ветра слегка шумели тополя: сначала крайний, что у часовни, а потом и тот, что с аистиным гнездом. Случались перепады, когда не было ветра, но тогда могло показаться, что нет и Арабиновки, а повсюду только чистое, голое поле, без травы, без цветов и вообще без всякой растительности.

Богдан остановился у тополя с аистиным гнездом, хотел послушать, не подают ли голоса аисты. Но до ушей донеслись другие голоса, издалека, с такого места, откуда ночью нельзя было и ждать какого-либо беспокойства: визжали на ферме свиньи.

«Может, это показалось, может, оттого, что уже уши переполнены этим визгом — каждый день приходится его слушать. Но почему же ночью?.. Ночью даже и голодная скотина молчит».

Богдан внимательно прислушался: нет, это не показалось — визг доносился именно с фермы, но не похожий на тот, когда свиней колют. Значит, они просто голодные, не накормлены.

Богдан быстро повернулся и зашагал к Марфиному дому. Калитка была закрыта изнутри, пришлось перелезть через поперечные ворота. На тревожный стук в окно отозвался Адам Кирнажицкий.

— Марфа где? — сдавленным от удушья голосом спросил Богдан.

— А кто это? — слышно было, как хозяин шаркал мозолистыми подошвами ног по полу, потом прижался к стеклу, чуть не стукнувшись лбом. — Ты, Богдан? Так она же там… на свиноферме.

— А чего свиньи визжат? Как ты думаешь?

— Голодные, вот и визжат.

— Ночью?

— Визжат и ночью… Разве ты не слышал? На пастбище теперь не выгоняем, чтоб какие злыдни не перехватили. А в корыта разве дашь, чтоб вдоволь? Где кормов наберешься?